Визиты Аида в свои покои королева не то, чтобы не любила, но относилась к ним с некоторой опаской: бог подземного мира был весьма непредсказуем в свойственном Древним богам чувстве юмора по отношению к окружающему миру. На самом деле, несмотря на существенную разницу в возрасте, девушка в какой-то мере любила Гадеса, мудрого правителя своих земель, относясь к нему с огромным уважением, но общаться с ним всегда было тяжело - то ли аура у олимпийца была слишком уж недоброй, пропитанной тяжёлым запахом Леты, то ли сам он, молчаливо-холодный, не располагал к дружескому оживлённому диалогу. Как эту ходячую угрюмость с пронзительным орлиным взглядом тёмных хищных глаз выносила нежная Персефона - было большой загадкой, на которую, возможно, и сама богиня ответить бы не смогла. Любовь творит чудеса, даже когда любовь эта вырастает из стремления некоторых особо жадных мужей захапать себе прекрасную деву в свои мрачные угодья без её согласия.
Поэтому, когда Плутон, вежливо кашлянув и аккуратно вернув на место одного из котов, намеревавшихся выцарапать ему глазоньки, предложил что-нибудь выпить, Сатана удивилась. С другой стороны, почему бы нет. Закалённая общением с Одинсоном, который употреблял спиртное преимущественно в формате бочек, суккуб умела очень убедительно пить весь вечер, в результате каким-то удивительным образом всё равно оставаясь трезвой (земля, на которую она незаметно выплёскивала алкоголь, к концу застолья начинала едва заметно дымить). Однако в простые дружеские визиты богов дьяволица не верила - не того полёта она была птицей. Вот к отцу да, к отцу приходили и выпить, и поболтать о смысле жизни с политикой в мироздании, тогда как к ней большинство бессмертных относилось с тёплой нежностью, но всерьёз не воспринимало в принципе. Тана была слишком юна по меркам существ, чей возраст измерялся сроками жизни галактик и звёздных систем.
В прочем, самой рыжеволосой было на это плевать. Проблемы тех, кто не воспринимал ей достаточно опасной, были исключительно их собственными.
И она приняла кубок со сладковатым красным вином. Что-то щёлкнуло в мироздании.

Предложение Аида подкупало. Нет, действительно, оно было как минимум крайне неожиданным - обычно, если к Хеллстром всё же приходили, то за каким-нибудь более ординарным в божественных кругах советом к юной леди, вроде приворота очередной красотки местного разлива или выращивания золотых орхидей в домашних условиях. Вот своровать душу у сына Зевса было чем-то новым и неизведанным. На всякий случай она переспросила. Трижды. Гадес оставался невозмутим и только кивал.
Осознав, что бог мёртвых не шутит, дочь дьявола сильно задумалась.
Конечно, такая бабочка в Саду - добыча, ради которой стоит постараться. С другой - совершенно непонятно было, что с этого нужно было Плутону, который, как обычно, деструктивно молчал на все мыслимые и немыслимые вопросы, уловки и даже явственные откровенные намёки, и сейчас суккуб срочно пыталась сообразить, что странного можно сделать с телом без души, кроме как просто отомстить драгоценному племяннику, доставшему весь пантеон своим задиристым характером. В голову отчего-то ничего не приходило (на самом деле, доверчивая и нежная королева сильно недооценивала хитрожопость выжившего во всех подковёрных интригах мужчины - ей не хватало опыта, которым грек владел с лихвою), и, в общем-то, это и стало решительным доводом на чаше весов под названием "я попробую".
Аид только сумрачно блеснул глазами, растянув бледные губы в улыбке. "Я знал, что на тебя можно положиться, моя дорогая. Приходи в гости, я всегда рад тебя видеть. Будешь гранат?"
От фрукта Сатана благоразумно отказалась. Мифическое гостеприимство язычников учило только одному - ни в коем случае ничего не есть и пить только то, про что точно знаешь, что оно тебе может грозить максимум ядом. Гадес, в прочем, особо не расстроился.

***

Лёгкая поступь длинных ног, обутых в сапоги на высоком каблуке; набойки стучат по асфальу - цок, цок, цок. В этом звуке слышится странный ритм, навевающий смутные, не до конца понятные ассоциации не то с танцем, не то с весенней капелью, не то с серебряными шариками, которые падают на клавиши фортепиано, и нота тянется бесконечно долго, повисая в воздухе. Красивая одинокая девушка, одетая в чёрное пальто с меховым отворотом, не столько шла, сколько скользила по улице, и шпильки её утопали в мягком белом снегу; в этом году Бруклину повезло, и Рождество он встречал припорошённым уютным покрывалом, что любому мегаполису могло придать какой-то романтической загадочности, стирая строгие линии и приглушая беспокойный свет неоновых табло. Длинные рыжие волосы, свитые в крупные локоны, летели за суккубом по воздуху, рассыпались по плечам, падали на грудь - законы гравитации, казалось, их вовсе не волнуют, да и здравый смысл остался где-то в стороне. Медные всполохи на них казались живыми духами огня, что отбились от своего костра и поселились теперь в этих горящих прядках, найдя в них пристанище и тепло.
Сатана была красива странной красотой лесного пожара - на такую приятно смотреть издалека, наслаждаясь величием и ослепительностью зрелища, но не дай все боги и дьявол заодно оказаться рядом, потому что в её глазах жил тревожный, беспокойный огонёк какого-то целеустремлённого поиска, и каждый, кто заглядывал в эти лесные озера, понимал, что добром оно всё не кончится. Остроскулое бледное лицо в уличном освещении казалось матово-белым, и только губы на нём - тёмные, полные, с резким страстным изгибом, похожим на лук купидона; они были похожи на открытую рану в своей болезненной откровенности.
Дьяволица всё шла, проходя насквозь город - на улицах уже давно почти не было людей, витрины магазинов смотрели ей вслед слепыми глазницами выключенной подсветки, и даже котов, что спешили куда-то по своим загадочным делам, не встречалось в этот праздничный вечер. В этой снежной мягкой пустоте Хеллстром чувствовала себя на удивление одинокой - в прочем, так случалось каждый год.
Ничего удивительного, на самом деле, что тебе не с кем проводить праздничные Рождественские дни, когда ты - наследница дьявола, твои любимые кровные родственники - архидемоны, по определённым причинам не считающие этот день чем-то, что заслуживает внимания, а архангелам и без этого хватает забот. Грустно, конечно, но удивительно закономерно. От высокого королевского происхождения на самом деле проблем действительно всегда намного больше, чем каких-то сомнительных привилегий.

Переложив длинные косы на одно плечо, Хеллстром остановилась перед дверью бара, посмотрела по сторонам - никого. Нормальные люди сидят по домам, в семейном кругу, и едят запечённую индейку, а не ходят в одиночестве по зимнему городу. К сожалению, Утренняя Звезда не являлась ни человеком, ни нормальной тем более. Положив ладонь, обтянутую тонкой кожей чёрной перчатки, на ручку, девушка стремительно вошла в бар, внося с собой запах улицы, влаги и мягкий розовый аромат, тянувшийся за ней следом, будто лёгкий шлейф.
Спокойно и безлюдно, только играет какая-то приглушённая музыка; Сатана отпустила дверь, и та с лёгким хлопком закрылась за её спиной. Снимая на ходу верхнюю одежду, девушка прошлась по помещению - за ней, что удивительно, не оставалось мокрых следов, - подошла к вешалке в углу и повесила своё пальто. Чёрное платье с широкой юбкой по колено, странно оттеняющее её мраморную бледность, плотный шарф на шее, который Тана медленно, каждый раз поднимая рукой волосы и обнажая тонкую шею, снимала с себя - даже во вполне нейтральной одежде дьяволица чем-то притягивала взгляд. Глаза её чуть заметно искрились.
Постукивая набойками, девушка подошла к барной стойке, села на высокий стул и, сложив тонкие длинные руки на коленях, стала ждать. Когда то требовалось, дочь Люцифера могла просидеть вечность без единого движения, выжидая нужный момент, и ничего на свете не могло ей помешать.
Сейчас она ждала хозяина бара.

Отредактировано Satana Hellstrom (2016-01-29 01:17:35)

Густо-малахитовые глаза, пронзительные и внимательные, скользнули по фигуре мужчины - атлетичный, крепко сложенный, широкоплечий и могучий, минимум на две головы выше тонкой и такой хрупкой по сравнению с ним Хеллстром, обнажённый по пояс и совершенно не стесняющийся того, что в таком виде стоит перед незнакомкой. Под смуглой кожей, поблёскивавшей в тусклом свете каплями воды от растаявшего снега, что мягкими уютными хлопьями сыпался с небес, перекатывались свинцовые бугры тяжёлых мышц. Чёрные пульсирующие зрачки суккуба хищно сузились до крошечной точки, похожей на кончик стальной иглы, когда она вновь прошлась этим шелковистым обволакивающим взглядом по груди бога, торсу и крепким его рукам, а затем вновь метнулась мыслью к ослепительной золотой бабочке его души, бьющейся там, в ирреальном мире, на впадинке между ключиц. Карминовые губы изогнулись в очаровательной полу-усмешке.
С некоторым трудом Сатана заставила себя отвлечься от этого несомненно крайне притягательного зрелища, чтобы вернуться обратно в настоящий мир. На самом деле, конечно, можно было бы серьёзно сэкономить время, просто сходу предложив сыну Зевса перейти к крайне приятному для обоих процессу - язычники, счастливо лишённые необходимости всё время думать про меру грехов, воздаяние их после смерти и идиотские ограничения почти всех радостей жизни, вообще намного проще относились к подобным затеям, но дьяволица считала, что это несколько лишено стиля. Соблазнение - это всегда красивая и изящно обставленная игра, даже когда, в общем-то, мужчина совершенно очевидно не сопротивляется, и рыжеволосая Венера не любила нарушать устоявшиеся правила. В выдержанном стиле, прячущемся за каждым новым жестом и томным взмахом тёмных ресниц, было нечто особенно очаровательное.
Ведь в награде, что достаётся просто так, не чувствуется прелести.
Она вся сейчас - тьма да дьяволов огонь, идеальное воплощение любой сокровенной мечты; каждый новый жест, сплетаясь в идеальную картину, сменял другой с плавностью и неотвратимостью движения вод спокойной реки. Закинув одну длинную безупречную ногу на другую, девушка медленно покачивала стопой, словно кошка - кончиком хвоста, и в этой размеренности маятника чувствовалось какое-то незримое напряжение. Когда в голове танцуют своё развесёлое танго черти, на самом деле, очень непросто сохранять видимость этого расслабленного спокойствия. Пламенные волосы, извиваясь, как змеи, сплетались в крупные локоны, словно ожив под этим пристальным жадным взглядом; княжна чуть заметно склонила голову к левому плечу, отвечая Геркулесу таким же заинтересованным и совсем немного - задумчивым. На бледных щеках вспыхнул лёгкий розоватый румянец.
- В моей семье не принято праздновать Рождество, знаете, а в такой вечер совсем не хочется в одиночестве сидеть дома. Да и клубы как-то не слишком привлекательно выглядят, на что и на кого там смотреть. О, - Хеллстром быстро улыбнулась, обнажая ровные жемчужные зубы с острыми клыками на верхней челюсти, - благодарю Вас. Сегодня в городе так мало людей. У Вас, я вижу, тоже не слишком-то много гостей. Надеюсь, не помешала Вашим планам?
Длинные пальцы вертели кубок за массивную ногу, и багряные длинные ногти, аккуратно вскрытые лаком этого глубокого оттенка бургунди, казались на золотом фоне необыкновенно яркими. Пригубив вина - добрый напиток, с мягким терпким привкусом, он пьянящей волной прошёлся по гортани, согревая изнутри, - рыжая отставила чашу на барную стойку, продолжая медленно крутить её в пальцах, и тихий скрипящий звук вплетается в негромкую музыку. От Геркулеса, что стоит слишком близко, тоже тянуло алкоголем.
На шее у дочери дьявола - тонкая цепочка с небольшим кулоном, в котором блестел изумрудными гранями небольшой прозрачный камень, так похожий на радужку её ослепительных глаз; подняв украшение на пальцах, девушка медленно покачивала им, словно о чём-то на мгновение задумалась, а потом вновь отпустила, и серебряная змейка, ударившись о шею, скользнула по груди. Неяркий, смутный блеск, замерший теперь в ложбинке пышного декольте, лишь сильнее подчёркнутого изящным узким вырезом платья, казался тревожным, как и хищный изгиб её полного красивого рта.

Одним локтем дьяволица опиралась на стойку, чуть выгнувшись, и от этой ненавязчивой, мягкой позы, в которой чувствовалась расслабленность готовой при любом неосторожном движении прыгнуть прямо на добычу кошки, её тело, купающееся в тусклом свете, само собой притягивало взгляд. Этой девушке нравилось, когда на неё смотрят, в красоте была её сила, и Хеллстром знала и в полной мере осознавала всю её глубину, всегда с наслаждением купаясь в мужском внимании. Порой королева ловила себя на мысли, что, даже если бы не было у неё необходимости пить чужие души, чтобы становиться сильнее, она бы всё равно продолжала желать этих ощущений, этих взглядов, что снимали с неё одежду, стоило лишь улыбнуться, глядя в глаза своему собеседнику.
Может быть, ей не дано было познать той любви, что смертные считали настоящей, но ведь и страсть на самом деле порой стоит не меньше.

- Моя тоже, - немного задумчиво улыбнулась Сатана: примерно за тысячу миров от Земли, почти на самом дне мироздания, если вдаваться в подробности, но озвучивать этого она не стала. Упоминание собственной родины не входило в число тех аргументов, которые могли привлечь внимание мужчин; обычно всё как-то наоборот. - О. Это звучит... Многообещающе.
Бабочка - сколько музыки в этом слове. Крошечный феникс, что кружит в кровавых цветах, только огонь её на ослепительных крыльях вечен и нерушим, и он может зажигать миры и плавить звёзды, словно длань самого Творца. На мгновение Хеллстром прищурилась, словно пыталась понять, не ослышалась ли она и не был ли этот намёк насмешливым замечанием о том, что Геракл знает, кто его гостья и зачем она пришла - как бы то ни было, как бы ни был умён и силён Аид, особых причин доверять богу мёртвых у дочери дьявола не было. Да, у них были крайне трепетные отношения умудрённого опытом наставника и юной прекрасной девы, которая обожает слушать легенды из прошлых веков, но исторически с чувством меры в интригах у олимпийцев было, прямо сказать, не очень. Боги греческого пантеона в своей страсти плести паутину, в которую сами потом нередко и влипали, запутавшись, кто, кому и за что мстит из длинного списка их взаимных смертных обид, порой оказывались слишком увлечены и теряли не только по определению отсутствующую совесть, но ещё и здравый смысл. Кто знает, быть может, Плутон передумал, забыв об этом сообщить?
Княжна бы не удивилась. Прожив добрые полвека в Аду, она вообще давно перестала чему-нибудь удивляться, поскольку в Преисподней в принципе отсутствовало само понятие логики.
Но нет, сын Юпитера был, похоже, всего лишь до крайности вдохновлён своей гостьей, так внезапно зашедшей на закате дня. Сатана почувствовала приятное покалывание в кончиках пальцах: любой женщине приятно ощущать, что она способна не только вызывать плотские желания, даже если женщина эта - суть похоть по природе своего рождения. В конце концов, кто сказал, что надо навечно оставаться в одних и тех же рамках, придуманных задолго до твоего собственного рождения?
Тяжёлая, грубоватая мужская ладонь на шее; суккуб, чуть прикрыв глаза, повела головой, заставляя пальцы бога скользнуть ниже, к тонким, хрупким ключицам, бесстыдно обнажённым чёрной тканью. На ощупь сама Хеллстром была подобна мягкому шёлку, гладкая, точёная, без единого изъяна на своей коже; и руки воинов, которых она с женским безошибочным инстинктом выбирала из тысяч мужчин, ладони, что привыкли к оружию и войне, остро ощущались привкусом чужой правды. В этом было что-то более древнее, чем страсть и любовь; смешение истинно-женского и истинно-мужского, архетипичных образов, обретавших в бессмертных своё воплощение. К богам войны и крови, вопреки всякой логике, дьяволицу тянуло всегда куда сильнее, чем к признанным красавчикам языческих пантеонов, не знающих, куда себя деть от самолюбования. От Аполлона её вообще наизнанку выворачивало.
Единожды создав дуальность, Природа никак не могла перестать в неё играться, как ребёнок забавляется с конструктором - в прочем, и получалось, надо признать, неплохо. По крайней мере, той частью мироздания, которая не успела подобно человечеству уехать с катушек на модельных стандартах, от которых знающую толк в мужчинах королеву начинало слегка коробить.

Язычник подхватил рыжую на руки, не слишком заботясь тем, чтобы спросить её мнение на этот счёт, - на самом деле, дьяволицу вообще редко спрашивали, предпочитая ставить перед фактом, и она почти привыкла к тому, что так, наверное, и должно быть, потому что у большинства богов верное мнение существовало только одно, их собственное, - и усадил перед собой на стойку: малахитовые глаза блеснули любопытством. Задравшийся тёмный подол обнажил атласное бедро, и Сатана медленно провела по платью рукой, расправляя юбку.
- Несомненно, - девушка чуть наклонилась вперёд, держась одной ладонью за край барной стойки, и густые волосы, словно были живыми, вновь потекли по её телу, скользя по спине, груди и рукам медным расплавленным водопадом, обдали олимпийца запахом роз с едва уловимой ноткой пепла. - Так лучше видно. Меня зовут... Тана. Просто Тана.
И она вновь отпила вина из тяжёлой чаши, чуть запрокинув голову назад.

Похоже, излишней скромностью сын Зевса не страдал. Сатана медленно облизнула губы, мягким, вкрадчивым жестом, собирая крошечные рубиновые капли вина, что остались на них. Сама она, одновременно гордая именем, которое ей выбрал лично отец, и вместе с тем остро понимавшая реакцию смертных рас на прозвище едва ли не самого тёмного существа в обозримых обитаемых мирах, предпочитала сокращения или вовсе выбирала первое, что взбредёт в голову, пользуясь тем, что едва ли с кем-то из любовников ей предстоит встретиться второй раз. Как бы грустно это не звучало, но с этой рыжей Клеопатрой родом из Ада ночи были слишком дороги для существ, не обременённых бессмертием; однако же убивать Геракла девушка всё ещё не планировала. Это было бы в какой-то мере интересным опытом - жизненных сил в языческих богах было столько, что тысяча простых мужчин не сравнилась бы с одним глотком этой древней могучей энергии, но живым сын Зевса дьяволице нравился как-то больше. Причём значительно больше.
А без души... Что без души - её и вовсе не видно; да и живут же как-то многие. Кое-кто её вовсе самостоятельно закладывает, причём чаще всего вообще за какую-то очень большую глупость.
Тяжёлую руку на своей талии девушка будто бы не заметила, всё ещё медленно покачивая стопой, и по чёрной коже её сапога плавно стекали желтоватые блики освещения, - или же наоборот, считала, что так и должно быть, а потому не собиралась выскальзывать из объятий бога прочь. В конце концов, когда женщина не сбегает от незнакомца, что встречает её по пояс раздетым и любезно предлагает выпить, то, пожалуй, она уж всяко не против продолжить более близкое знакомство. Хотя барная стойка... Хеллстром едва заметно усмехнулась, вновь обнажая белоснежные острые клыки, способные вспороть любую кожу: да почему бы и нет, действительно. Шёлковые простыни и розовые лепестки - и впрямь, такая банальщина, что дочь дьявола устала от неё ещё лет так тридцать раз.
Губы на шее, чуть повыше тонких ключиц; осторожное, пробующее почти касание - Тана чуть заметно напряглась, и тело её вздрогнуло от острого колючего чувства, скользнувшего по позвонкам разрядом молнии. Сила и страсть пьянят куда больше хмеля.

Белые женские пальцы, тонкие и горячие, скользнули в тёмные волосы бога, едва заметно сжались, царапая кончиками ногтей его кожу; мягкая, нежная и такая обманчиво-слабая рядом с Гераклом, Сатана покорно подставлялась под его прикосновения, чуть заметно прогнувшись в спине и прижимаясь к его широкой груди. От смуглой кожи сына Зевса горьковато пахло металлом - такой знакомый, жуткий запах, смешанный с кровавым подбоём бесконечных войн, и что-то внутри души суккуба мгновенно откликнулось на этот звериный зов, что древнее любых придуманных условностей. Война и любовь на самом деле идут рука об руку тысячи лет подряд, и будет так всегда - там, где льётся кровь, питая собой почву, всегда прорастут и распустятся новые цветы, иначе будет некому воевать в следующие тысячи лет; потому во всех пантеонах богини красоты так охотно выходили замуж за тех, кто больше собственной жизни ценили звук клинков и рёв боевых рогов. Хищные кошачьи глаза, невыносимо-яркие в своей идеальной чистоте цвета, чуть заметно щурились, поблёскивая в полумраке двумя огромными изумрудам, когда девушка сильно запрокинула голову назад.
Серебряный медальон на длинной цепочке, перекрутившейся от сильного и резкого движения, скользнул по этому точёному обломку лунного света, которым была сейчас её тонкая шея, и, ударившись о грудь, вновь затанцевал, точно живой, разбрасывая отсветы, прежде чем замереть в ложбинке на груди. Это был уже не намёк, но предложение; "касайся меня и любуйся мной, держи на руках и делай, что тебе будет угодно, а я буду покорна воле твоей, ведь для того и была сотворена, для того столько раз обретала плоть".
Музыка стала громче.

Так, когда она сидела перед ним на барной стойке, Хеллстром была немного выше, и ей пришлось наклониться, подавшись вперёд сильнее и одной ладонью оперевшись о сильное плечо с твёрдыми свинцовыми шарами мышц, мгновенно напрягшимися под узкой женской ладонью. Горячее дыхание дьяволицы на мгновение обожгло губы бога, пока она задумчиво и очень внимательно, словно желая увидеть в светлой радужке какой-то ответ, вглядывалась в его глаза, а затем она вдруг оказалась очень близко, приникая к его губам мягким, но настойчивым поцелуем. Виноградный привкус алкоголя смешивался со сладостью первого прикосновения к чужому телу, и внутри будто бы вспыхнул, стремительно разгораясь, первый костёр, что грозил заполонить с собой весь мир.
Отстранившись, королева улыбнулась Гераклу, изогнув кровавые губы в обольстительной усмешке, и вновь взяла в руку золотой кубок, вертя его ножку меж пальцев. Это тоже была игра, игра увлекательная и безмерно приятная, в которой таилась бездна чувственности, и было великое искусство в том, чтобы балансировать между явной откровенностью и отстранённостью.
- Взаимно, - мягкий, хрипловатый тембр голоса дьяволицы завораживал неожиданными перепадами своих интонаций.

Чувствуя кожей его внимательный взгляд, Сатана медленно повела головой, щурясь, словно огромный зверь, улыбнулась, влажно блеснув ровными зубами. Это только казалось, что она, нежная и тонкая, обманчиво беззащитна рядом с огромным телом бога - её тонкие руки, обнажённые коротким рукавом, запросто могли сломать хребет хоть зверю, хоть великану, а прикосновение кончиков холёных пальцев запросто останавливало сердце, заставляя бессмертных вспомнить о том, что порой о теле тоже требуется заботиться.
Она давно не боялась - никого и ничего. Все страхи тёмной королевы много лет уже жили в ней самой: призраки убитых, тоскливый материнский взгляд, под корень вырезанная секта, добитая всего-то пару лет назад, золотые глаза Змея, уютно свившегося на самом дне души. С таким прошлым, в котором всполохи Преисподней насмешливо переплетаются с безвременьем смерти, в которой тоже не найти покоя, бояться мужчин как-то и не приходится вовсе. В изрядной мере дочь дьявола была фаталисткой.
Рок как фатум был неотделим от её жизни, и рыжая, смирившись с ним, находила в существовании на лезвии бритвы свою прелесть.
- Случается, - немного хрипло засмеялась Хеллстром, тряхнув волосами и обдав бога ещё одной волной сладковатого розового запаха. - Зависит от мужчины, знаешь... Многие давно растеряли свою силу и страсть, а потому и время на них тратить - такая глупая затея.

Огонь пылал ярче, и они оба: мужчина, чья суть - сила, и женщина, что суть - страсть, чувствовали этот жар, таившийся в каждом новом жесте, в каждом касании, в сумрачном блеске бесстыдно обнажённых плеч и ложбинке между ключиц. Полные губы усмехались. Она создана была для того, чтобы отдаваться и принадлежать; она находила в этом безумную, хмельную прелесть, потому что нет ничего слаще, чем признавать собственную природу, и вся она в этот странный вечер отдавалась ему - "бери, если хочешь, ведь я в мир пришла только для того". Именно эта часть древнего волшебства, свойственного всем суккубам, оставалась для дьяволицы особой загадкой, правильного ответа в которой она не знала.
Нежась в этих прикосновениях, грубоватых, жадных и одновременно с тем полных жутковатой, звериной ласки, Сатана почти танцевала: мягкий изгиб точёного тела, взмах тёмных ресниц, пьяный, манящий взгляд, в котором нет и не было никогда кротости, одна чистая жажда, что составляла всю её суть, прикосновение кончиков пальцев - и всё по новой. О любви тут речи не шло, любовь мучительно отворачивалась бы и прятала лицо в ладони, узри она бесстыдность этого порыва, которому с такой охотой поддавались и демон, и язычник, найдя друг в друге приятное утешение этому грустному праздничному вечеру, что придавил их своим одиночеством; но желание обладать, что ничуть не слабее, а то и ярче простого чувства - безусловно. Желание горячее и хмельное, вздымающееся в подсознании пьянящей волной, что грозила сбить с ног; Хеллстром, подавшись вперёд, скользнула кончиками пальцев по плечам, по стальным мышцам, на обнажённые лопатки, сжала пальцы, прижимая бога к себе.

Твердое дерево легло под лопатки; Геркулес, порывисто вжав демона в стол, навис сверху, без всяких сомнений лаская податливо плавящееся церковным воском тело. Рыжая ощущала, как по хребту, по мышцам, по самому сердцу пробегают колючие искорки, распаляя всё больше.
Аккуратные ногти медленно скользнули вдоль позвоночника олимпийца, оставляя на смуглой коже красноватые следы; горячие влажные губы медленно, словно девушка только пробовала, каково может быть это ощущение, коснулись шеи Геракла. Острые клыки, которых не могло быть у простой земной женщины, медленно надавили на артерию, оставляя аккуратные вдавленные следы - суккуб чувствовала его пульс, бешеный, рваный ритм колотящегося в широкой груди сердца, и эта музыка была ей сейчас куда громче и слаще той, что играла в баре, низким тревожным ритмом разливаясь по залу. Её собственное сердце, срываясь на безумный набатный звон, вторило, желая словно вырваться из клетки ребёр; густые локоны, растрепавшись под сильными пальцами, рассыпались густым шёлком по тёмному дереву стойки, на котором казались шелковистым огнём, и по ним бежали яркие искорки, словно эти мягкие волны были сделаны из настоящих углей.
На мгновение - очень короткое, что меньше секунды, меньше даже одного вздоха, - Сатана отстранилась, глядя в светлые пронзительные глаза сына Юпитера, и в них видела собственное отражение, тающее в чёрных расширенных зрачках. И это почему-то подстегнуло королеву, заставляя её, выгнувшись, бедрами прижаться к олимпийцу и вновь приникнуть жадным, ищущим поцелуем к бледным губам. К чёрту весь остальной мир, к чёрту богов и Господа, к чёрту Аида с его интригами; ведь какое всё это имеет значение, когда каждым дюймом собственной кожи можно прочувствовать это могучее тело настоящего воина, обнимать его и ласкать, отдаваясь в каждом прикосновении и путаясь пальцами в тёмных волосах.
К дьяволу всё, туда, где место пустым мыслям да тоске! Слишком много настоящего пламени раскалённой магмой текло по её венам, отражаясь безумным огоньком в глубине малахитовой радужки. Дыхание девушки, хриплое и глубокое, становилось всё глуше, тяжелее, пока она, медленно извиваясь от каждого нового касания грубых ладоней, учила наизусть его тело, неумолимо прижавшее лёгкую, покорную Хеллстром к стойке. Она могла бы вырваться, рассыпаться в тень и возникнуть за его спиной, чтобы после, рассмеявшись, уйти прочь, громко хлопнув дверью - но зачем, когда так манит к себе этот смазанный тяжёлый взгляд?
Эта ночь пахла алкоголем и отдавала привкусом безумия.
Не отрываясь от его губ, княжна взяла одну руку мужчины, такую огромную рядом с её изящной и тонкой кистью, на которой смутно блестело серебряное кольцо с оскаленной драконовой пастью, положила её на своё бедро, медленно, заставляя чувствовать жар мраморной кожи, повела вверх, не выпуская ладони Геркулеса. Жарко, невыносимо жарко - и почти нечем дышать, так давит в груди.
И это чёртово платье казалось каким-то особенно неудобным.

Тратить время на раздевания, видимо, Геракл счёл занятием, недостойным славного воина: Сатана не успела даже рта раскрыть, как оказалась перед ним нагой, буквально распятой на этой барной стойке, из всей одежды имея лишь плащ из собственных роскошных волос, охватывающих её живым пламенем и язычками костра разлетавшихся по дереву столешницы. На мгновение девушка прильнула к сыну Зевса обнажённой грудью, закусила нижнюю губу, и без того кровоточащую от жадных, на укусы срывавшихся поцелуев бога, хрипло выдохнула, ощущая каждым дюймом тела чужую близость.
- Иногда скрытое куда лучше будоражит воображение, - тихо рассмеялась Хеллстром, переливчато, словно серебряный ручеёк посреди лесной чащи, и голос её вплетался в музыку бытия так, что нельзя было бы представить этот бар и эту ночь без хрипловатого акцента в мягком говоре. - Теперь твоя очередь, разве нет?
Суккуб никогда не стеснялась наготы; обнажённое живое тело было прекрасно - и пусть забьют камнями того, кто сказал, что по сути своей оно грешно. Нет ничего грешного в идеальных очертаниях тренированных мышц, проступающих под матовой кожей, таких, какие остро ощущали кончики её пальцев, с наслаждением проходящихся по спине мужчины и томящихся от невозможности ощутить, почувствовать его целиком. Сила и страсть - что ещё нужно?

Она отдавалась олимпийцу без раздумий, без малейшего сомнения в тени ослепительных зелёных глаз, этих тревожных лесных озер, в которых мог утонуть любой неосторожный путник, льнула к его грубым рукам и могучему телу, наслаждаясь ощущением бесконечной силы, что таилась в буграх каменных мускулов и жил, что крепче любого каната. Быть может, это было нелепо и странно, но королева Ада всего, с молоком матери впитавшая знания о тьме, что приходит с запада каждую ночь, девушка, в чьих руках души плавились на тайные свои желания, не в силах сопротивляться, поклонялась богам - как поклонялись идолам своим тысячи лет назад свирепые кочевники из далёких степей. Этим густым запахом разнотравия, тревожной горькой полынью, порой тянуло от расплавленной меди её густых локонов, когда во взгляде Сатаны прорезалось это смутное, до конца не оформившееся чувство, с которым смотрела она на тех, кто жил другими правилами. Это не было богослужением в прямом смысле этого слова, не требовало ритуалов и жертв; девушка отдавала куда большее каждому богу, к которому приходила порой по ночам, обернувшись ночным привидением - она отдавала веру.
Княжна верила в богов. Никогда не сомневаясь в их существовании, зная о них куда больше любого смертного, она верила по-настоящему.
Боготворила.
И руки Геракла, настойчиво, требовательно ласкавшие её тонкий стан, становились ещё тяжелее и обретали всё большую власть: дочь дьявола сейчас принадлежала ему безраздельно, но не только так, как любая женщина принадлежит своему мужчине, пусть даже длится этот союз всего лишь одно мгновение, в котором сплетаются разгорячённые тела; нет, она была и жрицей, и жертвой одновременно, питая его любовью и восхищением, что замешано было на памяти древней крови. Где-то там, в седой древности веков, дети нифелимов, потерявшие сами себя, вернулись к Древним вновь, и голоса их долго звучали под яростным голубым небом - и, должно быть, боги отвечали на те молитвы.

Прогибаясь в спине, извиваясь, словно гибкая змейка, рыжеволосая Венера, посрамившая своим именем саму богиню, Сатана лишь больше запутывалась в объятиях мужчины, грубых и сильных, в требовательно ласкающих прикосновениях пальцев на груди и бёдрах. Геркулес, говорили, был тем ещё бабником, который мимо себя ни одной красивой женщины пропустить не мог - но так что ей с того; и сама княжна принадлежала многим тысячи раз, растворяясь в огне пронизывающей до самого сердца страсти, что вскрывает тело идеально отточенным серпом, выпуская наружу колотящуюся душу. "Будь ближе! Бери же всё, что тебе нужно!" - ногти, аккуратные и острые, скользили по лопаткам олимпийца, по рукам и шее, не то пытаясь оттолкнуть его, не то привлечь ближе, и за ними оставались розоватые следы, медленно сходившие на нет.
Но каждый раз это было немного по-разному - а такого, как сейчас, пронизывающего, обжигающего требовательного чувства жажды, почти не случалось. Оно было чудовищно в силе своей и одновременно манило обещанием блаженства.
О, боже; замерев на миг, девушка захрипела, изгибаясь в судороге сладкой истомы. Куда-то в сторону полетела чаша, которую она задела рукой, покатилась по плитке, звеня золотыми стенками, словно церковный колокол, но тревожный звон этот затих в звуке её собственного стона, что ни подавить нельзя было, ни заглушить. Следы от укусов на мраморной коже расцветали подобно свежим розовым бутонам, и в груди всё нарастало щемящее чувство желания, которому нет равных ни в одном миров. Чужая сила, жестокая, грубая, сама суть мужского начала, древнего столь же, сколь стара вселенная, упорно манила к себе Хеллстром привычную подчиняться и быть с ними, с великими воинами, с воплощениями всех прожитых битв, покорной и слабой.
С медных волос, искрясь, как уголья, катились красноватые искры, вдребезги разлетающиеся об пол, а княжна, расцветая от новых ласк, словно напиваясь ими досыта, медленно обхватила бога ногами за пояс, прогнулась к нему навстречу, скользнула одной рукой по позвоночнику вверх и запуталась жаркими пальцами в густых волосах. Тонкая чёрная резинка, которой сын Юпитера завязал с полчаса назад хвост, лопнула под её прикосновением, и с густых каштановых прядей дохнуло ароматом вина и олив.
Сама Природа создала мужей и дев разными, позволив им в порыве сладкого безумия становиться едиными, и сложно было бы найти на всём свете кого-то, кто отличался бы от Геракла больше, чем девушка под ним, оплавленным, смазанным взглядом цеплявшаяся за его широкие плечи, способные выдержать вес целого мира. Чёрт с ним, с Аидом, к дьяволу душу; она сейчас желала олимпийца, познать, почувствовать его до последней капли, и отдаться с такой же безрассудной решимостью любой его мысли.
А бог будто дразнил её, не позволяя встать и удерживая рыжую под собой с насмешливой лёгкостью, что заставила бы содрогнуться все столпы реальности.
Он был много сильнее, и во всей вселенной не существовало ничего прекраснее этого чувства собственной слабости.