Чувство физической боли от человеческих рук было довольно непривычным, и демон вслушивалась в него, словно в дивную мелодию, которой никогда не встречала прежде; она даже не дернулась, когда коготь мужчины пропорол белую нежную кожу на её скуле, так и стояла неподвижной, замершей, лёгким рыжим росчерком посреди затихающей темноты. Тонкая струйка крови, потянувшаяся из разреза, медленно скользнула по щеке, стекая на губы, и они стали будто бы ещё ярче, вспыхнув в полумраке раскалёнными углями, пока Сатана молчала, не двигаясь, застыв хрупкой фарфоровой куклой в стальной хватке Саблезубого, державшего её рядом, и в глазах её медленно проступало нечто тёмное, тревожное, не поддающееся описанию простыми словами, но лишь криком и запахом страха. Вдруг подавшись вперёд, Хеллстром медленно обхватила свободной рукой шею убийцы, потянулась к нему, вставая на носочки, и жадно, настойчиво поцеловала, пачкая его рот рубиновыми каплями собственной жизни; и будто бы побежали по венам электрические искорки, стекая по кончикам длинных пальцев на пол и разбиваясь вдребезги. Не страсть и не жадность, не любопытство, но желание словно бы в чём-то убедиться, и когда девушка отстранилась, поведя головой и нежно отеревшись о когтистую ладонь, застывшую у её лица, в малахитовых глазах блеснуло что-то звериное, злое, что было под стать Криду, к чьему тяжёлому запаху примешалась эта сумасшедшая нотка власти.
Это было чувство на грани безумия; наёмник - слишком непредсказуемый, неуправляемый ничем, кроме собственных инстинктов, безотказно ведущих его по жизни, - пугал суккуба, как пугает волк загнанную жертву, у которой нет больше сил бежать и сопротивляться, но вместе с тем манил хищным очарованием истинного мрака. Было в нём нечто, чего не описать словами и не осознать; яростное стремление быть сильнее, подавляющее волю и желание сопротивляться. Княжна, на которую давило чудовищное бремя её власти, что была дочери дьявола ненужной и нежеланной, тянулась, сама того не осознавая, к тем, кто мог бы превзойти её и без всякой жалости растоптать, если вдруг понадобится - или захочется в какой-то причуде. Такой огонь манил ярче всякой страсти, щекотал нервы привкусом беспокойного страха, ибо в нём можно было запросто потерять всю себя - и кто скажет, насколько это плохо.
- Да, - на остроскулом лице девушки вспыхнул яркий, тревожный румянец, - теперь можно.

В общем-то, наверное, было можно и раньше.
Не столько видя, сколько ощущая, насколько легко адское пламя вплелось в суть Виктора, превратив его в существо, неподвластное воображению никакого экзорциста, Хеллстром начинала сомневаться, что ему была так уж необходима эта магия. Он, казалось, и без того мог убить кого угодно и что угодно, не слишком-то задумываясь о невозможности данного процесса с технической точки зрения. Его горячее тело, о которое девушка опиралась, как осуждённый - о плаху, безоговорочно вручая свою жизнь палачу и уже ни на что на надеясь, не столько грело, сколько жгло злостью и азартом. Княжна вновь дёрнула головой, заставляя длинные когти скользнуть к её волосам, густым и тяжёлым, запутаться в них, как в шелковистом водопаде, и от прикосновения по позвоночнику вновь побежала безумная дрожь. Подобного Тана не встречала прежде; сколько истинного зла должно было быть в человеке, чтобы мрак пророс в его душе с такой охотой, нельзя было даже представить.
Выдохнув, княжна на мгновение закрыла глаза, падая в тёмный омут, услужливо распахнувший перед нею бездонную пасть - ей нужна была сила. Конечно, на следующий день за это придётся расплачиваться долгим и мучительным эхом Ада в глубине собственного сознания, но всегда приходилось чем-то жертвовать. Главное убедить себя в том, что жертва эта - добровольная. Ведь самое важное всегда - ни о чём не жалеть, ибо сделанного не вернёшь вовсе. Рыжая распахнула огромные крылья, закрывая их обоих от всего остального мира. Хлынувшая следом тьма унесла дьяволицу и наёмника за тысячи шагов, сделав тела их несуществующими и в то же время - в несколько раз более реальными; она слышала звук дыхания Крида и стук его сердца во вздымающейся широкой груди.

***

Артефакт яростной фиалковой звездой сиял посреди мрака, переливаясь гранями огромного аметиста, и Сатана, словно бабочка, скользила к нему сквозь пространство и время, утягивая за собой и мужчину. Когда туман опал, улёгшись у их ног, словно старый преданный пёс, вокруг оказался холл какого-то отеля, окрашенный в нежно-бежевый цвет. Если судить по мягкому ковру, в котором утопали ботинки незваных гостей, гостиница эта была куда дорогой, чем та, в которой ночевали они сами, и Хеллстром едва заметно дёрнула краями губ, заставляя три камеры видеонаблюдения тихонько зарябить от мощного энергетического всплеска. Пока бедная техника должна была перегрузиться, пока смогла бы вновь снимать, фиксируя происходящее - ни её, ни Саблезубого в обозримом пространстве уже бы не наблюдалось.
Крепко держа убийцу за руку чуть повыше локтя, суккуб качнула головой и приложила палец к губам, взмахом тёмных ресниц стремительно свивая из пустоты кокон незаметности, что должен был скрыть их от заранее горячо любимого кузена, который, если судить по проблескам двух сероватых немёртвых аур, уже довольно бойко закончил дела с вампирской братией и теперь занимался чем-то более спокойным, чем драка.
Вероятно, мародёрство.
Отпустив Виктора, королева показала на дверь тёмным внимательным взглядом.
- Здесь, - она несколько мгновений подумала, потом, всмотревшись в стену, добавила: - Он один, в большой комнате - прямо по коридору. Ищет... Осколок.

Несколько очень долгих секунд Сатана смотрела на мёртвую плоть, истекавшую густыми, медленно застывающими каплями крови на мягкий ворс ковра, но узкое бледное лицо её не выражало ровным счётом ничего; потом, перешагнув через голову, которую Саблезубый швырнул ей под ноги, словно в доказательство своей работы, суккуб бесшумно подошла к мужчине. Череп мгновенно рассыпался в прах, превратившись в лёгкую сероватую груду хлопьев, взметнувшихся подобно бабочкам и разлетевшихся по коридору, чтобы раствориться в воздухе.

- Из тебя бы вышел отличный палач, знаешь, - произнесла демон с нотками лёгкой задумчивости в голосе, закрывая за собой дверь. - Не задумывался о том, чтобы сменить профиль работы? Аду нужны достойные представители на этой сумасшедшей планетке, не отличающиеся излишне высокими моральными качествами. Хорошо, что это не артефакт...
Узкая ладонь, чуть помедлив, легла на рукоять, и Хеллстром, сжав губы, рывком вытащила из широкой спины наёмника глубоко вошедшее в тело оружие. Длинный, почти в локоть, стилет с узким обоюдоострым лезвием. Безразлично осмотрев его, девушка бросила его на пол, но клинок не долетел до полированного паркета - превратился в дым и исчез, словно его вообще тут никогда не было. Теперь и Сатана была перепачкана бордовым, что странно смешивался с пламенем её локонов.
- Дай руку, - рыжеволосая чуть заметно скалилась, как настороженная кошка, и в глазах её пробивались отблески тревожного дьяволова огня, проступавшего сквозь обманчивую человечность радужки.
Тонкие горячие пальцы сжали грубую ладонь Виктора, испачканную кровью; кожа его, вся покрытая алой влагой, была скользкой, но Хеллстром держала крепко: боль, если уметь ей пользоваться, это тоже сила, и сила эта - огромна. Кому, как ни Аду, знать об этом, ведь уже миллиарды лет он стоит на опорах из мучений и зла. Первые несколько секунд ничего не происходило, а затем на висках королевы вздулись тонкие синие вены, резко обозначенные под бледной кожей - она пила, вычёрпывая из человека боль полными горстями, и её истинная сила, идущая из бездны первородного мрака, с охотой принимала такое подношение, перемалывая чужую энергию и присоединяя к нескончаемым собственным запасам. Когда Тана отпустила наёмника, лицо её было застывшим и спокойным, как у античной мраморной статуи, и только хищные звериные глаза жили на нём, разбрасывая в сумраке тревожные алые блики.
Сложно было сказать, зачем она вообще это сделала - едва ли, на самом деле, их большой и человеческой любви к убийце. Он, безусловно, был хорош в своём деле, но отчего-то дьяволица не сомневалась, что ему приходилось переносить и куда менее приятные последствия, чем один стальной штырь в груди. По крайней мере, ауры скорой смерти, что всегда присутствовала рядом с обычными людьми, когда их в порыве светлых чувств насаживали на копьё, рядом с Саблезубым не чувствовалось, а потому и предлагать свою магию для исцеления демон не стала. В конце концов, наполненный тёмной магией и обладающий явно сверх-человеческими талантами, - где вы вообще видели людей с вытягивающимися когтями, клыками и нравом взбесившегося медведя? - мужчина с задачей "выжить" и сам справлялся неплохо.
Княжне же просто нужна была сила. Подчинять артефакт с таким мерзким характером, как демонстрировала трижды проклятая корона, всегда было крайне энергозатратным процессом.

Оставив Крида, девушка бесшумным, стелющимся шагом прошлась по комнате, присаживаясь на колени у каждого мертвеца и с некоторой задумчивостью осматривая тела. Сероватые тела вампиров, шепнув что-то себе на ладони и проведя по их лицам раскрытой рукой, дочь Люцифера заставила просто исчезнуть, обернуться проклятой пылью, которой они и были, а вот с трупом глубоко любимого кузена она медлила, старательно обыскав заляпанную кровью дорогую одежду. Ей не было его жаль, как и не бывало почти никогда жаль большую часть мертвецов - в конце концов, ведь чаще всего они сами виноваты в том, что жизнь их обрывается, а глупость не требовала сочувствия. Хеллстром придерживалась чётко оформленного и укреплённого жизнью правила, что стоит лишь раз пожалеть идиота, и ты перестанешь от него отличаться.
Осколок, тускло отблёскивая в полумраке номера с плотно закрытыми шторами, валялся на полу неподалеку от любимого родственника, лишившегося нынче головы не только в переносном, но и в крайне буквальном смысле. Девушка присела рядом с артефактом на колени, повела над ним узкой тонкой ладонью, поморщилась, когда взметнувшееся золотое пламя попыталось вцепиться в ладонь, но руку убрала. Несмотря на то, что она всё же принадлежала - с большим трудом и многочисленными допущениями - человеческому роду, корона не желала попадать в руки дочери дьявола и явно собиралась обороняться до последнего. Чуть повернув голову, Сатана через плечо взглянула на Виктора.
- И из-за этого столько проблем.  Такая нелепость. Всегда ожидаешь увидеть что-то такое... Колоссальное - а получаешь кусок оплавленного золота. Прямо просится сюда плакат "ожидания" и "реальность". Помоги мне, пожалуйста, - произнесла она наконец, медленно опустив тёмные ресницы. - Подними осколок, я пока не могу его взять. И подержи на раскрытой ладони.
Осколок был очень лёгким и, казалось, совершенно не похож на предвестник огромных неприятностей для всего Ада: в прочем, суккубу ли не знать, как порой обманчива бывает внешность и какая тьма может таиться за самым неприметным фасадом. Небольшая вещица - может быть, дюйма три в длину; тусклого невыразительного цвета, неровной формы, он напоминал зубец венца, который неосторожно выломали из остального обруча. По центру у артефакта была выемка - видимо, раньше в ней находился драгоценный камень, но какой - никогда уж и никому, наверное, не дано было узнать, слишком много времени прошло с тех пор, как царь сам носил свою корону.

Поднявшись на ноги, дьяволица протянула кисть, и ладонь её замерла в нескольких сантиметрах от грубой руки Саблезубого, в чьих пальцах тревожно переливался тугим расплавленным металлом сбитая с толку находка. Издав негромкий шуршащий звук, осколок вдруг распался, бесцветным туманом впитавшись в кожу и лишь на миг заставив свою новую владелицу дернуть углом губ.
Потянувшись, как огромная кошка, Сатана отбросила на спину длинную косу, задумчиво, будто кошачий хвост, покачивавшуюся между её лопаток, и вновь перевела тревожный малахитовый взор на наёмника, наблюдавшему за ней золотыми хищными глазами, в которых бурлила ярость недавней схватки; ничего не спрашивая, дочь дьявола обняла его за пояс, не обращая никакого внимания на дурманящий железный запах, густым покрывалом струившийся с рубашки мужчины, и исчезла вместе с Виктором прочь, оставляя за собой лишь прах и пустоту. Там им больше нечего было делать. Объятия темноты, плотные и уютные, захлестнули с головою, и спустя миг мир вновь обрёл краски, как-то почти неохотно меняя свои очертания.

- Сколько? - Хеллстром отпустила Крида, отшагнула прочь, подходя к плотно зашторенному окну: этот номер казался уже привычным и знакомым. - Мне надо... Подумать об этом. Заодно позвоню дяде, пусть сделает перевод.
Ещё минут пятнадцать она бродила по клетке гостиничной комнаты, потом, найдя наконец телефон, почему-то валявшийся под подушкой, бросила его в сумку, накинула длинный ремень себе на плечо и, не прощаясь и вообще больше ничего не объясняя, ушла, тихо прикрыв за собой дверь и оставляя Саблезубого наедине с его собственными мыслями. Из гостиницы дьяволица не выходила, исчезнув где-то по пути со второго этажа в холл и в мгновение ока оказываясь в пяти кварталах от отеля. На самом деле, Тана даже не сказала неправды - ей теперь действительно следовало разобраться с происходящим вокруг, слишком беспокойным было в последнее время магическое поле Земли, и делать это было лучше в одиночестве. Кроме того, осколок, впитавшийся в кровь, следовало перекинуть куда-нибудь в более безопасное место: несмотря на то, что убить её было весьма непростым занятием, королева Ада обладала совершенно кармическим талантом притягивать к себе неприятности, могущие испортить жизнь даже существу, в принципе не принадлежащему этой реальности. Да и само обладание артефактом совершенно не доставляло приятных ощущений: соломоново наследие изо всех сил пыталось противиться дьявольской крови, отчего рыжую уже заметно лихорадило.
Порез на скуле, оставленный желтоватым когтем Виктора, почему-то до сих пор болел, словно был не в силах смириться с тем, что вообще смог появиться; чуть заметно поморщившись, девушка провела по мраморной коже пальцами, заклятием заставляя его затянуться, набросила на голову капюшон и быстро пошла по улице, опустив голову. Сейчас суккубу меньше всего хотелось, чтобы на неё кто-то смотрел - честно говоря, всё, чего ей сейчас хотелось, так это вовсе превратиться в тень.

Отредактировано Satana Hellstrom (2016-01-20 11:40:14)

Её не было долго, не меньше четырёх часов; может быть, и все пять. Сначала она долго не могла дозвониться до дяди, который, как на грех, оказался страшно занят каким-то совещанием, потом заблудилась в незнакомом городе, из чистого упрямства не сверяясь с картой, потом и вовсе зашла в какое-то маленькое кафе и пила кофе, забившись в самый дальний угол и не поднимая глаз. Осколок неприятно жёг изнутри, и мысли Хеллстром мчались, точно скорый курьерский, отыскивая наиболее безопасный и разумный вариант, где его можно было бы оставить без вреда для окружающего мира вообще и человечества в частности. В конце концов, найдя у себя в блокноте чистый лист, рыжая начертила записку и, заплатив за свою чашку горстью завалявшихся в кошельке монет, вновь вышла на улицу. Найдя какой-то тёмный и тихий двор, где не было людей, она тихонько свистнула, и из ниоткуда, словно вообще презирая всякое понятие линейности пространства, выпрыгнул огромный чёрный кот, отёрся мягким загривком о ноги хозяйки и заурчал.
Княжна присела рядом с ним на корточки, долго и любовно гладила спину, шерстистые бока, огромный пушистый хвост - фамильяр был необыкновенно доволен и громко мурчал. Сунув под широкий красный ошейник записку, девушка негромко что-то ему объяснила, и вскоре Выходец исчез так же, как пришёл, перепрыгнув из реального мира куда-то в изнанку. Сев на край клумбы и вытянув длинные стройные ноги, Тана терпеливо ждала. Ещё минут через десять, тихо поговорив с гостем в тёмном балахоне, у которого на поясе висел серп, дьяволица протянула ему осколок, облегчённо выдохнув от затихнувшей лихорадки. Подняв артефакт, Всадник внимательно рассмотрел его и даже посмотрел сквозь него на солнце, но золото было слишком старым и совершенно отказывалось блестеть.
- Ради тебя, - сказал он наконец и, мягко погладив королеву по щеке ледяными пальцами, исчез в темноте.
Вздохнув, дочь дьявола посидела ещё с полчаса, о чём-то думая, а потом поднялась и пошла обратно в гостиницу. Можно было бы перенестись, конечно, но отчего-то не хотелось. Возвращаться, честно говоря, тоже не слишком тянуло, но было нужно. В конце концов, она ведь сказала, что придёт обратно, а это накладывало определённые требования. Своим обещаниям Хеллстром следовала совершенно точно - это позволяло сохранять хотя бы какую-то видимость человеческого бытия.

***

В номере чем-то странно пахло.
Запах был чужим и вместе с тем неуловимо знакомым, вызывал он крайне неприятные ассоциации с горами и вороньими криками. Хеллстром чуть заметно повела головой, приоткрыла пухлые губы, чтобы вдохнуть его глубже, с сомнением покосилась на зеркало, затем - на кровать. Нет, это был не осязаемый, понятный и простой, пусть и крайне неприятный аромат тлена, который остаётся от обычной смерти, это был запах неуловимый, похожий на кровавый след на изнанке мира, оставшийся от чьего-то постороннего присутствия. Нелепо, конечно же, очень нелепо - он бы не рискнул. Ведь не рискнул бы, да? Похоже, кому-то всё-таки требовался отдых после Хевена, раз уже такая чушь мерещится по углам - так недолго дойти до веры в существование монстров под кроватью. Нет, на самом деле, в их-то наличии Тана, выросшая в Аду и спавшая на весьма своеобразных постелях, не сомневалась совершенно, просто одно дело - знать, а другое - верить. Любой бог в два счёта способен объяснить разницу. Дёрнув краями красиво изогнутых губ, девушка поставила свою сумку на кресло, расстегнула и, покопавшись в ней несколько секунд, вытащила простой белый конверт, который оставила на прикроватной тумбочке.
- Там три карты, - объяснила она, раздеваясь и бросая грязную одежду прямо на пол, - Бальтазар сказал, так безопаснее, чем переводить всю сумму на одну. Если хочешь, можешь уходить. Контракт выполнен, и я больше не могу от тебя ничего требовать.
Последней на пол полетела чёрная рубашка с широкими манжетами. Длинные рыжие волосы, тускло переливавшиеся в умирающем электрическом свете, рассыпались по тонкой женской спине, когда Сатана ушла в ванную. Долго, очень долго, не меньше сорока минут, шумела вода, а Хеллстром, стоя под душем и запрокинув голову, просто вслушивалась в ощущение стекающих по белоснежной коже капель, уносящих прочь всё то зло, что жило за её спиной вечной тенью бесконечного мрака и никогда не согласилось бы исчезнуть. На душе у демона было как-то удивительно тошно, словно и не было радости от выполненной работы: возможно, дело было в том, что последние лет двадцать королева искренне сомневалась, что этот мир вообще стоит спасать. В нём, конечно, было кое-что хорошее, но этого хорошего было крайне ограниченное количество, тогда как мрак здесь чувствовал себя вальяжно, будто в собственном доме, и всё множился, протягивая к душам смертных ядовитые чёрные щупальца. И ведь никто им не помогал в этом - ни один Ад не мог сравниться по умению посеять в разумах ту тьму, какой смертные отравляли себя добровольно. И не то, чтобы человечество было в этом уникальным, но у него просто была какая-то особая страсть к самоуничтожению.
Хеллстром вздохнула, проводя обеими ладонями по лицу, чтобы стереть воду с длинных тёмных ресниц. Тор бы с ней опять не согласился - почему-то он любил и Мидгард, и людей...
От мыслей про Донара стало совсем тускло, и даже свет в ванной комнате, будто бы чувствуя неладное, замигал напряжённым белым светом за прозрачным плафоном. Выключив душ, Сатана вышла из душевой кабины, нашла на крючке большое белое полотенце и, завязав его на груди, посмотрела в своё отражение в зеркале. Осклабившись, словно хищник, которого застали врасплох, на неё стремительно глянула злая морда огромного ящера, но спустя миг сквозь стекло проступило вновь её бледное усталое лицо. Пальцы с ногтями, выкрашенными в насыщенный багряный цвет, скользнули по левой скуле: почему-то кожа на ней продолжала болеть, хотя там никакого следа там уже не было. Возникало странное ощущение, что тело, привыкшее к своей неуязвимости, всё никак не может смириться с такой насмешкой над законами природы.
Думать, в прочем, не хотелось. Тряхнув головой, суккуб одним прикосновением к локонам высушила их, наплевав с потрясающей небрежностью на всякие законы физики, и вышла обратно в номер, щелчком выключая свет. Ей он был не нужен вовсе, да и Саблезубый - если он, конечно, вдруг решил задержаться, - вряд ли нуждался в освещении, а во мраке дьяволица чувствовала себя намного уютнее. Он был родным и привычным до каждой едва заметной тени на светлых стенах.
На улице было темно, время давно перевалило за десятый час, и сквозь плотно закрытые шторы едва заметно проникал неоновый свет от рекламы. Он придавал гостиничной постели какую-то странную, фантасмагорическую нелепость в слишком ярких тенях - кровать, на которую попадал этот синеватый отблеск, казалась будто бы нарисованной.
- Я думала, ты уйдёшь, - сказала королева Виктору, бесшумно проходя в комнату.
Его тревожные золотые глаза казались особенно злыми. Что-то было не так, но Хеллстром всё никак не могла уловить это ощущение до конца, чтобы распутать его и понять, но она чувствовала, безошибочной своей интуицией, что всегда заранее предсказывала беду, ощущала - что-то изменилось с тех пор, как они расстались днём.
Девушка сделала едва заметный, осторожный шаг назад.

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]Он и двигался как-то мягко, почти незаметно, просто оказываясь ближе; в плавных, быстрых жестах таилась угроза хищника, который привык к тому, что ему нечего противопоставить. Сатана сделала ещё один едва уловимый шаг назад, пытаясь ускользнуть прочь, хоть и сама не понимала, отчего - но Саблезубый оказался быстрее, остановился с нею рядом, тяжёлый, сильный, почти закрывающий собой тусклый свет. Запрокинув голову, Утренняя Звезда смотрела на него неотрывно, сминая в тонких пальцах влажную ткань махрового полотенца.
- Просто что-то не так, - наконец сказала она, и в глазах её на мгновение вспыхнул беспокойный, смутный огонёк, проступавший сквозь радужку подобно кайме расплавленной проволоки, тонким контуром - вокруг зрачка. - Мне кажется, здесь кто-то был; запах такой... Неприятный. К тебе заходили?
Но он особо не слушал; поймав, точно огромный кот, когтистой лапой свою добычу, сдёрнул ткань прочь, обнажая стройное женское тело. Нагая, беззащитная, охваченная лишь густым пламенем собственных волос, что оттеняли тревожную бледность княжны, Хеллстром замерла перед ним, не в силах ни отстраниться, ни исчезнуть, и только насыщенный малахит её радужки стремительно темнел.

Надавивший на мраморную кожу коготь; короткое мгновение неприятной боли - и в номере отеля потянуло запахом дикой охоты. Девушка, которую Виктор прижал к себе, развернув спиной и не давая даже малейшей возможности отстраниться, вздрогнула, дёрнулась в сторону, напряглась, пытаясь сбросить с себя чужие руки и вновь оказаться на свободе. Округлые чёрные зрачки тревожно расширились, выдавая её страх, хотя даже сама себе сейчас королева не смогла бы объяснить, что именно её так напугало. Власть над ней, что оказалась в руках наёмника? Ну так не в первый раз дьяволице приходилось бывать в объятиях мужчин, что одним ленивым движением запястья могли бы сломать ей хребет или лёгким прикосновением ладони выжечь всю её суть, заставив тысячи лет излечивать раны в беспробудном мраке.
Нет, тут что-то другое.
Что-то беспокойное, злое, отдающее тленом; и эти жёлтые кошачьи глаза, насмешливо щурившиеся в полумраке, две крошечных безликих луны; волчьи иконы, переливавшиеся безумным животным зовом.
Виктор давно не был человеком не меньше, чем сама Тана, но и демоном он не был тоже. Для существ, подобных ему, вообще не придумано было имён.
Но он держал свою жертву крепко, слишком крепко, второй ладонью требовательно и настойчиво гладя поджарое упругое тело, и его чувства, эта яростная смесь похоти и злости, в голове глухо била тревожным набатом. Нежные белые руки, отведённые назад, бессильно скользнули по плечу и торсу наёмника - не оттолкнуть.
Или она уже и не хотела?
О, чёрт; и как безумно не хватает воздуха.

- И кто я такая, чтобы не дать тебе того, что ты хочешь, - тихо произнесла Сатана вдруг, медленно проводя пальцами по собственной груди: тёмная густая кровь оставалась на подушечках, неторопливо высыхая, и от неё пахло сырым металлом и гарью.
Немного повернув голову, она смотрела на Виктора шальным, смазанным взглядом, оплавленным от тревожного возбуждения, что состояло из смеси его собственного и неумолимого дьявольского голода, который терзал Хеллстром всю её жизнь, и ни страстью, ни душами нельзя было заставить его умолкнуть и перестать выжигать изнутри душу и сердце. Закусив нижнюю губу острыми зубами, демон ощущала, как становится жарче, воском церковной свечи поддаваясь звериным и жадным ласкам убийцы. В нём чувствовалась злоба и желание, но княжна, как бы не пыталась сосредоточиться на первом, поймать это странное чувство, что тревожило её привкусом скорой беды, срывалась на второе: слишком громким был стук чужого сердца, слишком грубыми и требовательными тяжёлыми ладони, которыми Саблезубый так крепко, не давая времени на раздумья, прижимал свою любовницу к себе.
Жаркое дыхание подле её лица. Рыжая, едва заметно вздрагивая, скользнула длинными ногтями по руке мужчины, и на его коже появились розоватые полосы с тонкими следами царапин, тут же сходивших на нет.
Она не могла сопротивляться чужим желаниям - не умела вовсе. Стоило королеве лишь почувствовать чужое пламя, как она теряла волю, словно мотылёк, жаждавший разбиться о стекло или сгореть в тревожном танце свечи, летя на этот свет. Этот человек, пропахший чужой болью и страданием, мог напоить её страстью, равной которой сложно было найти, и девушка не могла устоять, влекомая этой хищной усмешкой и чувством, в котором таилась жажда обладания. Мало кто мог похвастать тем, что в силах удержать демона рядом, закрыв всего лишь в клетке из рук со вздувшимися узлами вен и шарами напрягшихся мышц; и Тана, чувствуя себя слабой, почти безвольной в этом стальном захвате, что сдавил её хомутом, теряла последние остатки здравого смысла. Дыхание её становилось всё тише - и тяжелее.

И в конце концов она послушно замерла в объятиях Крида, в жадной, хищнической хватке, в которой и речи не шло о нежности, полностью отдаваясь его желаниям. Голод, чёрная бездонная пасть, требовал того, и запах, этот тяжёлый аромат настоящего убийцы, лишённого жалости и сострадания, будоражил воображение.
Алая струйка страшного родника, бежавшая между ключиц и спускавшаяся по груди, всё никак не желала иссякнуть, и на пол, разбиваясь о ковёр цвета песка, скользили крупные рубиновые капли. За миг до того, как разлететься в тысячу искр, ударившись о жёсткий ворс, они, округлые, густые, успевали блеснуть тревожным светом под неоновой вывеской.
Девушка медленно склонила голову, подставляя, как под удар, точёную гибкую шею, так бесстыдно обнажённую густым огнём длинных локонов.

Отредактировано Satana Hellstrom (2016-01-25 15:11:13)

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]Захрипев, Сатана изогнулась в его объятиях вновь, напрягая мышцы, проступавшие под тонкой белоснежной кожей: боль хлестнула по сознанию, колючая, злая, ощерившимися когтистыми ладонями скользя по точёному телу. Укусы и царапины, расцветавшие кровавыми розами от каждого прикосновения зверя, жгли хуже железа.

Что-то сместилось в мироздании; дочь дьявола, хищник, падальщик родом из Ада, собиравший с земли жатву многие годы, перестал быть охотником - теперь она чувствовала себя жертвой, добычей, которую методично загоняют в угол, развешивая по деревьям алые флажки. И кровать, жадно разинувшая пасть белого постельного белья, отсвечивающего неоном, не казалась уютной; плацем она была, эшафотом над пятью ступенями, и по ним палач волок осуждённую к плахе. Остро ощущавшая опасность, смешанную с яростной, азартной злобой мужчины, Хеллстром оглянулась почти затравлено, и полоснувший по её бледному лицу колючий свет на мгновение озарил тёмные провалы её огромных глаз.
Крид двигался очень мягко, не давая девушке возможности выскользнуть из его хватки, и Тана смотрела на его лицо, тяжеловесное, грубое, с чёрной щелью хищного рта. На верхней челюсти у него были острые клыки цвета слоновой кости, и суккуб почти наяву услышала звук, с которым они впиваются в живую плоть, пробивая кожу, мышцы, разрывая жилы и дробя кости. Саблезубый был зверем, которого судьба лишь насмешливо облекла в человеческую плоть, но его повадки так и остались дикими, жутковатыми, не имевшими ничего общего с человечностью; тяжёлый дух её собственной крови, перепачкавшей узловатые пальцы, будоражил чувства, и дьяволица металась между безумной жаждой и осторожностью.
Он не угрожал прямо, но в том, как он легко переминался с ноги на ногу, как ходили под рубашкой, бугрясь, свинцовые мускулы, напрягаясь в каждом жесте, будто бы Виктор, как огромный кот, готовился к прыжку, девушка чувствовала его голод - жажду свежей крови, перемешавшееся с древним желанием овладеть женщиной до последней капли. Что было главенствующим, отражаясь в этих золотых глазах, рыжая судить не бралась. Мрак, клубившийся за его спиной, казался удивительно уместным рядом с тяжеловесной фигурой убийцы, окутывая его домотканным плащом.

И густой огонь волос вспыхнул с новой силой: вопреки здравому смыслу, Хеллстром упорно манило к Криду, чьи эмоции, изливающиеся горьким вином, пьянили её лучше самого старого вина. Страсть - худший наркотик из всех существующих, страсть вскрывает разум и не забывается вовсе, прорастая в памяти диким хмелем; и тут было совершенно неважно, какая именно то была страсть - любви или насилия. То вообще были две стороны одной монеты. Девушке следовало бежать, где-то в глубине себя, очень глубоко, там, где теплился ещё разум, она понимала, что вязнет в глубоком чёрном болоте, из которого потом не выберешься, но она не могла, полной грудью вдыхая аромат тяжёлых желаний своего любовника.
- Что тебе нужно, Виктор? - Голос её звучал хрипло, сильно, с резким гортанным говором.
Не то, чтобы рыжая вообще надеялась на какой-то ответ, но ей просто требовалось услышать саму себя, чтобы понять, что её рот всё ещё слушается хозяйку. Один маленький шаг навстречу мужчине, от кровати.

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]За те мгновения, что Крид, грубо заставив её повернуть голову к себе, всматривался в тонкое остроскулое лицо, Хеллстром, безотрывно глядевшая на хищно склабившиеся губы, умерла и рассыпалась на осколки церковного витража, чтобы воскреснуть вновь. Тысячи миров погибли и разлетелись в прах, миллиарды душ упали в тёмную бездну Преисподней, а её королеве было плевать: широко распахнув глаза, напрягшись, точно кошка перед прыжком, она впитывала в себя ощущение чужого желания, и оно отражалось на полных красных губах странной застывшей усмешкой. Рыжеволосая вслушивалась в прикосновения мужчины, в его грубые, жадные ласки: как и весь он, эти движения несли с собой смерть.
Виктор не умел чувствовать по-настоящему; добродетель, мягкость, самоотдача - всё это было ему чуждо и не нужно, дочь дьявола видела в крыльях бабочки его души истинное лицо этого зверя, и не было на свете сейчас для неё никого страшнее, кто смог бы потягаться с этим идеальным хищником. Он умел любить лишь одним способом - убийством; кровь и злоба - как призрак и значение истинных чувств, укусы - как признание красоты идеального тела, отданного ему во плату.
В исходящих от него запахах жил мрак, первобытный и злой, но лжи в них не было, Тана ощущала это безошибочно: ему действительно нужна была она, здесь и сейчас, способная собой, кровью своей и затравленной нежностью напоить его, утолить жажду, вновь дать пригубить чувство истинной жизни. В тревожном взоре княжны умирал весь остальной мир.
Она вновь отёрлась щекой о его руку. Жестокая ласка влекла и отталкивала одновременно, маня огнём, в котором там легко было сгореть дотла.
Однако в убийце, затаившимся, точно перед решающим броском, чувствовалось что-то ещё, лежащее глубже, под слоем похоти, с которой он не мог справиться, с затаённой яростью глядя на дьяволицу - как и любой другой смертный мужчина, он поддавался чарам её молчаливых обещаний и мягких, тягучих улыбок. Как и она сама уступала ему, признавая чужую силу.
Быстрое, резкое движение; метнувшись вперёд, Виктор завалил её на спину, прижимая собой и не давая даже попытки отстраниться.

Тревога и горечь; боль и страх. Звериные клыки на беззащитном горле, на котором отчаянно пульсировала артерия - там девушка чувствовала острое давящее чувство. Ещё немного, и Саблезубый перебил бы и её, жадно, как в поваленную добычу, впиваясь в тонкую шею.
Там, где боль, любви никогда не бывает места. Теперь мозаика сложилась до конца.
Теперь - и слишком поздно.

Сатана закричала, изгибаясь под тяжёлым мужским телом, страшно вдавившим в кровать. Острые ногти, способные разорвать металл и гранит, резать, как масло, любую броню и саму суть пространства, бессильно скользнули по широкой спине Виктора: там, где они оставляли глубокие порезы, полосовавшие кожу, точно кнут, мгновение спустя вновь была плоть. Его рубашка, белая, чистая, ещё чуть уловимо пахнувшая лёгким ароматом свежести, расцвела свежей кровью, жадно, подобно земле, подставившей свою пасть на поле боя, напитываясь соком его жизни, и стремительно темнела; но, как бы она не старалась, Тёмной Венере было не вырваться из этой клетки, в которой убийца так умело запер свою любовницу. Что-то резануло по краю сознания, опасный, близкий запах, что-то светлое, яркое, напитанное силой, что опасна даже для дочери дьявола.
Сейчас, когда собственными руками суккуб вложила в него огромную силу и власть над ней самой, Крид был слишком силён для тонкой и хрупкой Хеллстром: отчаянно извиваясь в попытке вырваться, она уже это понимала, но словно бы надеялась на чудо. Это была игра на смерть, а не на жизнь, и рыжая осознавала это всем своим существом, захлёбываясь собственным стоном, в котором буйными алыми маками цвело отчаяние. Боль взрывалась внутри, дрожью проходила по венам, отражалась в огромных малахитовых глазах округлым зрачком, расширившимся на всю радужку и теперь отражавшим целый мир.
Девушка находилась где-то на грани между безумием и беспамятством: чужие эмоции, звериное возбуждение, голод, жажда боли и расправы, затопили весь её разум, сплетаясь в нём чёрным дымом и отравляя ядом, собственный страх, подхлёстнутый сотней чудовищных воспоминаний, впивался в душу, и она теряла последнюю волю к жизни, которой и так было немного. Слишком много раз княжну уже ломали, уничтожая даже саму мысль о возможности сопротивления, и она затихала, беспомощная и слабая, отдаваясь на волю наёмника с чувством полного, беспробудного опустошения внутри.
Белые руки лишь вымученно оцарапали чужие плечи: она уже была обречена.

Отредактировано Satana Hellstrom (2016-02-01 02:48:58)

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]Мгновение темноты - разум пытался угаснуть, нырнув в благодатные сумерки, чтобы не переживать один и тот же ужас вновь; чтобы сделать вид, что это всё происходит с кем-то другим, а она сама в силах лишь наблюдать и никак не может помочь, но сильный удар по лицу мгновенно заставил сознание расцвести вновь. На бледной щеке остался яркий красный след. Сатана вскрикнула снова, но крик этот почти мгновенно угас в новом резком, отрывистом рывке мужчины, заставившем внутри взорваться крошечное солнце и раскалённой сутью звезды залить лёгкие и сердце. Мир поплыл, теряя очертания и чёткость; рыжая вновь попыталась вырваться, но тело, пронизанное судорогой, отказывалось слушаться. Ещё два удара, к ним теперь примешалось собственное её "не надо", ломкое, горьковатое на вкус.
Шея болела всё сильнее, и два тонких ручейка из следа укуса медленно стекали на бельё, оседали тёмными густыми каплями на волосах, мерцая в неоновом свете, словно жутковатое причудливое ожерелье.
Крид шипел, как взбешённый зверь, и смысл его слов доходил до демона с большим трудом.
Избавиться? Благодарность? Подождать?
Господи, о чём он вообще говорит?!
Ведь она ничего ему не сделала...
Он перекладывал её легко, не задумываясь, не сомневаясь, и только длинные когти глубже царапали кожу. Одна боль стремительно сменяла другую - у них был вкус.

- Идиот, - у княжны сейчас был хриплый, надтреснутый голос, в котором вместо привычных серебристых ноток, переливающихся подобно лёгкому лесному ручейку, рваным кашлем звучало отчаяние, - я никогда не убиваю просто так! Я не тронула твою душу и не тронула тебя! Не принесла тебе зла! Я держу своё слово! В отличие от тебя...
Последние слова затихли в новом стоне, глухом и болезненном, дурманящей волной безумия поднимавшейся от скрученных суставов рук, словно неторопливый лесной пожар. Не хватало воздуха: Сатана задыхалась от любого нового движения, от туго захлестнувшейся на шее верёвки, впивавшейся в нежную белую кожу, словно удавка. Пенька жгла, точно раскалённое железо, стоило суккубу лишь попытаться растянуть узел, и это было даже смешно - сбежать от Camarilia, сбежать от Мефисто, сбежать от Четверых - только лишь для того, чтобы снова попасть в ту же ситуацию, чтобы вновь лежать на белых простынях, пропитавшихся кровью, не имея возможности пошевелиться, и чувствовать безумие, что плещется всё ближе.
Волосы святой Анны, вплетённые в тонкий жгут: чёртовы охотники на демонов. К сожалению, они ведь действительно знали, что делали, когда Ватикан узрел угрозу для себя не в мире земном. Не горит, не рвётся и не плавится - только тот, кто завязал узлы, сможет их распустить, и не каждая сталь взяла бы эти неприметные путы. Оплавленный малахитовый взор, загнанный, затравленный, как у раненной лани, скользнул по тяжёлой фигуре, но воспринимать мир целиком было сложно: девушка лишь выхватывала фрагменты, которые никак не складывались во что-то единое: тусклый блеск, оскал, грубые ладони, перепачканные кровью, расстёгнутая рубашка, металлический звук, вновь шорох ткани.
Хеллстром сглотнула, пытаясь удержать рвущиеся слёзы, но боль эта была слишком яркой, жадной, злобной, почти восторженно вгрызающейся в тонкое тело тысячами игл, и крупные солоноватые капли предательски скользили по её лицу, размывая подсохшую кровь из пореза на щеке. Нет, нет, нет. Нет.
Нельзя.
Она же знает, что нельзя.

Не сопротивляйся.
Не вырывайся.
Не плачь.
Не перечь.
Всё просто - или будет хуже. Всегда есть, куда хуже. Всегда есть границы новой боли. Равно как и мрак, боль - глубина бесконечная, и даже смерть не является достаточным основанием для того, чтобы ничего не чувствовать.
Она запомнила, выучила эти слова наизусть; она поверила в них, потому что верить было больше не во что. Это не страшно: всё не страшно, рано или поздно уходит всякий страх, уходит память; всё проходит, как на той надписи на проклятом кольце, и остаётся только уютная тьма, что обнимает широкими крыльями, сделанными из бесконечного ничего. Широко распахнутые глаза девушки смотрели в потолок, и в них не было ничего, что можно было бы принять за волю к жизни. Для того, чтобы разбить фарфоровую куколку, достаточно всего лишь уронить её на каменный пол; и неважно, будет ли он сделан из гранита или чужой злобы, что отражается в этом жутковатом янтаре радужки, надвое перечеркнутой узким вертикальным зрачком.
Княжна была сделана из стекла столь тонкого, что его можно было бы продавить лишь лёгким движением ладони. Её нежное, податливое сознание сыпалось в осколки с лёгкостью карточного домика. Ни одна сила, сколь бы могущественной она не была, не в силах помочь, когда в душе, просачиваясь во всё существо, в каждую крошечную трещинку, живёт страх.

Отредактировано Satana Hellstrom (2016-02-07 10:16:20)

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]Тяжёлая, грубая ладонь на губах, перепачканная её собственной кровью - багряные подсохшие капли неприятно горчили на вкус; в широко распахнутых глазах девушки умирало солнце, алыми закатными бликами разливаясь по радужке, растекаясь, точно вино из опрокинутого бокала, но отблеска разума в них не было. Она была на грани не-реальности, вновь, как ненужную, поломанную игрушку, бросая своё тело: ведь на самом деле всё это лишь дурной кошмар, сюрреалистический сон, и надо будет всего лишь проснуться через пару дней, чтобы ничего не вспомнить. Навалившийся всей своей тяжестью Виктор подмял её под себя, когтями впиваясь в податливую плоть, но Сатана не замечала ни его, ни той ослепительной жадности, с которой он двигался, ни железной хватки на своём горле. В то мгновение, когда убийца оказался слишком близко, она краем сознания, той его частью, что была намного выше земного, являясь всего лишь духом, клочком великих сил, почувствовала едва заметную дымку, сероватую, пахнувшую тленом, и теперь невидящим взглядом смотрела сквозь пространство в чужие мысли.

Однако княжна всё же недооценила те страдания, которые мог принести искусный палач. Хеллстром закричала от ослепляющей боли, извиваясь под Виктором в отчаянной попытке сбросить его с себя, на и этот звук утонул в мужской руке: от отчаяния рыжеволосая впилась острыми клыками в его кисть, вновь пытаясь удержать слёзы.
Плоть - лишь суть прах. Боль пройдёт - и забудется.
Главное - помнить об этом. "Не сопротивляйся. Не вырывайся. Не плачь." Главное - не забывать. Насилие лучше, чем бесстрастные объятия Азраила, чей серп собирает кровавую жатву: там нет вовсе ничего хорошего, и в тот короткий миг, когда падение во тьму заканчивается взмахом изогнутого лезвия жнеца, исчезает и надежда. Она обманывала смерть столько раз, что сама уже и не помнила, но королева так и не научилась не бояться её. Знание, что у всего есть конец, проверенное на собственном опыте, это самое грустное знание, которое может дать вселенная.
Там, где по животу прошлись когти зверя, разрезав, точно хирургический скальпель, кожу и мышцы, безумно жгло, и алая река текла по кровати, всё сильнее пропитывая простынь, пачкая торс Саблезубого, тонкие рубиновыми ручейками струясь по атласным белым бёдрам. К злобе и ненависти примешивался привкус дикой, первобытной страсти, это яростное желание доказать собственную безграничную власть над жертвой. Во тьме оно пылало костром, грозящим скоро перекинуться в лесной пожар и смести всё на своём пути.

Демон потянулась к мужчине, но не телом: сутью своей, что сейчас, когда он овладел ей, открывала его душу. Тонкая дымка чужого влияния, пропитавшая мысли и вросшая в них, как дурное, сорное семя охотно прорастает хоть в чернозёме, хоть в песке; ближе, надо ещё ближе - суккуб замерла, собирая остатки сил, и вдруг резко рванулась вперёд, забыв о жгуте, о лапах зверя, в которых казалась убитой добычей. Одно мгновение, которого очень много. Каким-то чудом ей удалось сбросить руку со своего лица, и горячие губы приникли к бледному рту наёмника тревожным слабым поцелуем, едва ощутимым касанием - но больше ей и не было нужно.
Расплавленный золотой свет хлынул в его сознание, выжигая чужую магию. Сероватый туман мгновенно рассыпался в клочья.

Отредактировано Satana Hellstrom (2016-02-14 13:15:46)

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]По телу прокатилась горячая, дурманящая волна, выворачивающая наизнанку; густая кровь, насквозь пропитавшая постель, тяжёлыми крупными каплями медленно стекала на пол, и этот методичный стук по светлому ламинату казался овеществлёнными секундами, что обрели плоть и утекали сквозь пальцы лёгким золотистым песком. Тело Сатаны, истерзанное жестокими, злыми прикосновениями, расцветающими на мраморной коже тревожными алыми маками, слабело: она и раньше едва бы смогла вырваться из-под слишком тяжёлого для неё Крида, вжавшего её в эту проклятую кровать с высоким изголовьем, а теперь бессмысленно было даже пытаться. Длинные волосы, змеи Медузы Горгоны, потускневшие и бессильные, опали полосами разрезанного шёлка и больше не искрились изнутри. Жизнь, клубящаяся в гибком тонком теле суккуба, таяла, истекая металлическим привкусом и запахом железа.
Затёкшие руки, перетянутые жгутом слишком сильно, жгло огнём на запястьях и локтях; на шее, там, где впивалась верёвка, протянулась тонкая линия кровоподтёка. Хеллстром дышала тяжело и рвано, жадно глотая воздух, но его всё равно не хватало - и сознание, мутнея, плыло. Боли было слишком много, чтобы удержаться на поверхности темноты, и мир снова раздробился на осколки: желтоватые когти, клыки на шее, собственные слёзы, холодившие неприятной солоноватой прохладой щёки, и губы, покрытые подсохшей багряной коростой. Чужой стон неприятно резанул слух, девушка дёрнулась, на мгновение прогибаясь под убийцей, и вновь затихла: она слишком остро ощущала, что он по-прежнему не просто готов продолжать бесконечную пытку, наслаждаясь ею и смакуя, как чудное вино, но жаждет этого.
Виктор склонился ближе, и по чуткому обонянию княжны хлестнул дикий, безумный запах его ауры, смесь страсти и ненависти.

Лоб у него был жутко горячим.
Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза: золотые оплавленные озерца тугого, звериного сияния, похожие на маленькие луны, иконы всех волков, и тревожные малахитовые стёклышки, выбитые из церковного витража. В некрасивом, тяжеловесном лице Саблезубого, вытесанном из гранита каким-то не слишком старательным скульптором, вновь расцветала злобная, яростная ненависть к той женщине, что умирала в его лапах, но суккуб, глядя в оскал хищного грубого рта, вдруг поняла, что уже ничего не боится. Где-то там, где в чужом наслаждении потерялись последние останки её собственной воли, растёртой в ничтожную пыль между вспышек ослепляющей боли, заблудился и ужас; осталась лишь тоска. У игрушек не бывает своих чувств.
Сколько ей осталось? Наверное, с полчаса; не так уж и много, если подумать. Пережить - и забыть, забыть, как забывалось это каждый раз, оставляя лишь тонкие глубокие шрамы на самом дне души. Ничего.
Она сможет. Она могла каждый раз, сможет и сейчас. Обязательно. Она ведь должна.
Боль утихала. Тело просто не способно было чувствовать ещё: немели кисти рук, немели бёдра, и даже там, где скальпели жадной звериной хватки прошлись по мышцам и жилам, тянуло едва заметным холодком.
Совсем немного...

Тело Саблезубого, поджарое, сильное, со свинцовыми буграми мышц, облившееся потом страсти и злобы, давило всё сильнее. Он прижимался к женщине, терзал кончиками пальцев плоть, гладил, словно пытался ощутить и запомнить, её лицо - и в запахе его, тревожном и пьяном, вымученном звериной чуткостью, можно было заблудиться. Виктор ненавидел её, дьяволица чувствовала это, видела в безумном блеске на дне его зрачков, и в то же время не мог не любить, не восхищаться созданием столь же тёмным, сколь он был сам. Слишком сильно они были похожи, ненужные ни друг другу, ни одному живому существу, ни самой вселенной, порождённые мраком и им же выброшенные прочь, в этот мир, который их не принимал.
Дыхание Виктора обжигало губы. Чужих мыслей в наёмнике больше не было, но его собственные были ничуть не лучше.
- Так убей, - отозвалась девушка наконец, спустя очень долгие три минуты тишины. - Ведь ни на что больше ты не способен, правда?

Отредактировано Satana Hellstrom (2016-02-22 00:46:59)

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]Сильные пальцы, скользнувшие в растрёпанные волосы; чужое лицо со злыми сверкающими глазами, что оказались так близко; Сатана смотрела на Виктора без всякого выражения, без ожидания и уже без страха. Ей было... Всё равно, пожалуй. Что бы он не сделал, пытал, убил или вовсе отпустил свою добычу, просто теперь потеряв к ней интерес, что бы не говорил, сжимая ладонями голову, словно желая раздавить хрупкие кости и вложить ей в разум совсем другие мысли, девушка не ощущала больше ничего; ведь рано или поздно предел наступает для каждого. Невозможно страдать больше, чем может внушить себе душа, а тело - а что тело, если тело - лишь сосуд, тлен да пепел. Пройдёт всё, пройдёт и это тоже; ведь всё проходит.
Кольцо Соломона всё кружится на полу.
Демон на мгновение улыбнулась, обнажая ровные белые зубы, сейчас тоже перепачканные кровью, что струилась с прокушенных губ. Она смеялась над ним, разглядев в его зрачках, услышав в чужом дыхании и злых, кнутом хлещущих словах его собственную слабость: мрак мучил Саблезубого, терзал изнутри, бесконечно гнал куда-то вперёд, заставляя в убийствах и ненависти искать себе утешения. Тёмная, мятущаяся душа страдала ничуть не меньше, чем те, кто попадал в его лапы, потому что не было на свете ни одного существа, которое согласилось бы принять этого зверя со всей его злобою и горечью, что тяжёлой складкой залегла у губ.
Так он и метался во тьме, ненужный никому.
Не нужен он был ни людям, ни ей, ни даже самому себе.

Горячие губы прошлись по шее и груди, спустились ниже; растревоженная чужим прикосновением рана обожгла мгновенной вспышкой бедро, но суккуб даже не вздрогнула, слишком опустошённая и выпитая. Где-то на грани между сумасшествием и разумом, там, под выцветшими надеждами и вспыхнувшим было огнём, Хеллстром давно уже смирилась с тем, что ей остаётся только быть игрушкой, которую могут сломать и разбить - ведь чувств у кукол не бывает. За фарфоровыми личиками и глазами из цветного стекла - пустота, которой нет равных.
Мужчина пил её кровь, жадно припав к артерии, и Сатана уже всего лишь принимала это как должное. Её собственная личность под чужим напором рассыпалась на куски, а то, что осталось, давно потеряло всякую волю. Может быть, оно было и к лучшему.

- Тебе её не достать, - девушка медленно пошевелила руками, снова сильно закусила нижнюю губу, когда жгут опять врезался кожу, замерла вновь, стараясь выровнять дыхание, - корона у отца, и даже такому, как ты, не место в Аду, покуда ты жив. Можешь передать моему приятелю, что он зря поднялся со дна реки.
Безудержно хотелось спать, и мир плавился, растворялся в лёгком тумане, теряя свои очертания и материальность. Гостиничный номер, Виктор, чужое дыхание, влага простыни, пропитавшейся её кровью: всё переставало быть настоящим, отступало прочь. Рыжеволосая медленно закрыла глаза, бессильно запутавшись в верёвке: бабочка, пойманная коллекционером и повисшая на булавке, безукоризненно красивая и неестественно хрупкая; дурманящее чувство покоя наползало подобно тени, выскользнувшей из угла с закатом солнца, и Тане казалось, что её уносит куда-то, увлекает в водоворот, в котором "нигде" так странно смешиваются с "никто".
Он был только тенью. Такой же, какой был тот первый наставник, изломавший ей душу и тело в угоду своим желаниям, такой же, как был Круа, ненавидевший княжну только за то, что она не могла дать ему нужное, и просто вымещавший в насилии свою злобу, но все они однажды сгинули и исчезли, испугавшись рассвета, и лишь иногда теперь возвращались в её сны жуткой памятью. Такая же участь была уготована и Криду, ещё одному из вереницы чудовищ, порождённых вечным мраком.

[AVA]http://s3.uploads.ru/eZ5UT.jpg[/AVA]Это был странный поцелуй; не признак власти, не признак любви, не признак даже похоти - он словно не хотел расставаться, отпускать нежное податливое тело из своих лап, он хотел впитать её вкус, запомнить ощущение тепла - но Сатана так и не понимала, зачем, ведь ей теперь всё равно от него никуда не сбежать; только лишь в вечную тьму. Не понимала - но ответила, вымученно, покорно, отдаваясь во власть зверя с обречённостью смертника - и вместе с тем с каким-то жестоким, жадным ощущением чувства принадлежности. В том, как он пытался удержать её, было сумасшествие и желание.
Голод, пожалуй. Вечный, неутомимый, незаглушимый голод - которому нет равных. Они были так в нём похожи, они вообще были так похожи друг на друга, что могли лишь исходить ядовитой горечью, найдя в другом собственное отражение. Их тянуло друг к другу тогда, на крыше, должно быть, потому что они, не похожие внешне, так странно и страшно были схожи внутри, со всей этой злобой и загнанным мраком, клубившимся в душе.
Сатана смотрела в его золотые глаза, смотрела уже без страха, без мольбы - так, словно бы искала там что-то.
И верёвка соскользнула вниз.

Тени поползли по стене; тени страшные, изломанные, похожие на чудовищные силуэты отражений, искорёженных беспощадными зеркалами, они скользили, точно змеи, и слышно было, как они шипят, как поют на тысячи злых, воющих голосов, и взор женщины, привалившейся одним плечом к креслу, у которого бросил её Саблезубый, вспыхнул жутким, яростным отсветом багрянца. Темнота стелилась за ней, разворачиваясь великанскими крыльями, ползла от неё, точно кровь, пролившаяся из свежей раны, мрак был словно живой, и он оплетал ноги вампира, пытающего сорваться с когтей Крида, жадно хватал за одежду собачьей хваткой, поднимался выше терновыми лозами, оплетал колени...

Сатана сжала ладонь, и тьма сомкнулась, ломая логику пространства с той лёгкостью, будто бы та была фарфоровой чашкой, которую уронили на паркет. На мгновение время замерло, словно бы примиряясь к тому, что происходит, а потом, сорвавшись стрелою с тетивы, завертелось всё быстрее и быстрее. Нельзя убить того, кто уже мёртв, нельзя заставить Смерть забрать того, кто не нужен ни одному из миров; но, пусть даже вампир и был неживым, он всё ещё мог чувствовать боль - и Хеллстром отдавала ему всю ту, что скопилась в ней рассечёнными царапинами от звериных когтей и раскрывшимися бутонами укусов. Змеи ползли и позли, втягиваясь в раскрытую, точно от скальпеля патологоанатома, грудь, растекались по венам чёрными каплями - и он взвыл.
Этот звук запал в сознание суккуба больше всего, что было этой ночью; было в том вопле, лишённом человечности, что-то жуткое, хищное и одновременно невыразимо жалкое, словно у побитого пса - и тьма вдруг улеглась на пол, впиталась в ковёр, словно и не была живой мгновение назад. В номере отеля больше никого не было, кроме них двоих - всё вернулось туда, откуда началось, только теперь всё вокруг пахло металлом и гарью, а Виктор, тяжело, загнанно дышащий, был весь перепачкан кровью, своей и её собственной; и рубашка его больше не белела в полумраке, разбавляемом только неоновой вывеской, что смотрела в окно.
Неестественный свет, неестественная красота этого странного призрака, видения с ангельским ликом.

Рыжеволосая просто сползла по подлокотнику кресла, легла прямо на пол и затихла. Ни шепота, ни движения, ни даже звука дыхания слышно не было; могло показаться, что женщина либо потеряла сознание, либо всё же умерла, но вот её огромные влажные глаза, тускло сверкавшие полированными драгоценными камнями, выдавали, что она всё ещё здесь. Вспоротый когтями наёмника, точно сделанный из тонкого шёлка, жгут небрежно лежал на полу, и Сатане казалось, что он чуть заметно шевелится, словно намереваясь вскинуться голодной коброй, вновь коснуться горла, запястий, жадно впиться в белую кожу, чтобы оставить вдавленные больные следы, которым не сойти ещё долго - волшебство святых вещей, пропитанных верой и молитвами, было властно над дочерью дьявола, и такие артефакты всегда жгли её железом.

- Он не вернётся. Не вернётся... Ещё долго. Что он тебе пообещал, Виктор? - Её голос, тихий, без всякого выражения прозвучавший в нависшей тишине, расколол пространство.