Чарльз был уже слишком стар, чтобы повышать голос. Пусть даже сейчас хотелось особенно отчётливо, он смог сдержаться и всё-таки не напортачить хотя бы в этом отрезке времени и пространства. Спровадив зарёванное дитя в руки почти такого же сонного Хэнка (он справится, он со всем справится, как справлялся всегда – в этом-то можно было быть уверенным так же, как в том, что Земля обращается вокруг Солнца), Профессор скрипнул колёсами по древесной крошке и проехал вглубь изрядно потрёпанной Фениксом комнаты, старательно не глядя на Эрика. Не дай Бог, тот опять применит своё магнетическое у-и и посмотрит так, что отпадёт всякое желание устраивать ночные разборки. Нет уж, сегодня сэр Чарльз Фрэнсис Ксавье всерьёз был настроен на то, чтобы расставить все точки над «i».
И опустошить ради этого дела чудом нетронутую бутылочку шерри.
Окинув мрачным взглядом чудо дизайнерской инициативы от нестабильного телепата (и стараясь не обращать внимания на драгоценные корешки почти в пух и прах разодранных книг), Чарльз смог только преисполниться сарказма и порадоваться, что не придётся искать места, чтобы присесть. В кои то веки инвалидность себя окупила.

Он проснулся не столько от шума, того, который везде и всюду пронизывает мир реальный, сколько от шума другого порядка: маленькая Джин кричала, и крик был настолько пронзительным, что наверняка перебудил всех мало-мальски чувствительных к эмпатическим или телепатическим выбросам. Детский же смех, злой и резкий, слышимый отдалённо на периферии, делал самые кошмарные ожидания воплощённой реальностью. Что-то похожее на шестое чувство (или чувство «жопы», как это называла молодёжь) подсказывало старику: во всём как всегда был виноват мистер Леншерр. Реальность подтвердила эти загадки практически же моментально, не нужно было даже подкатывать к дверям библиотеки.
На долю секунды Чарльз даже был готов спасовать малодушно и позволить малышке распылить нарушителя спокойствия раз и навсегда: такой подход стоило бы, конечно, применить ещё лёт десять назад – не пришлось бы испытывать на себе тяготы дружбы с сомнительными личностями. Но нервы сдали, ностальгия и совесть напару зажрали сиюминутно, и пришлось всё же отказаться от позиции невмешательства. По крайней мере, на этот раз.
В том, что будет другой, и третий, и двадцать третий, Ксавье почему-то не сомневался.

Молча он подъехал к безжизненно-пустым глазницам оконных рам, так же в тишине потянулся за некогда пышной листвой разжиревшего, а ныне, вестимо, почившего, на школьных «харчах» фикуса и приманил в ладонь треснувшую в горлышке бутыль андалусийского порто. Будь профессор впечатлительнее и помоложе, наверняка расплакался бы от счастья.
– Ну, – выжидающе постучал он ногтём по матовой этикетке. – Не хочешь мне ничего сказать… Магнето?
Ремня, ремня они все хотели, не иначе.
Но это навряд ли принесёт старому телепату и мир, и маленькую книжечку спокойствия, и так необходимый для выживания в стенах Школы дзен.

Отредактировано Charles Xavier (2015-11-17 06:32:31)

Лет тридцать назад он бы просто обрушил на Эрика потолок и проорался всласть, извергая потоки гнева, облечённые в простые и всем понятные выражения английского языка. Но с тех пор многое изменилось. По крайней мере, в это хотелось верить.
Слушая отповедь Леншерра, профессор с преувеличенным интересом продолжал разглядывать то этикетку, то трещину на тёмно-зелёном горлышке; похоже, одно только это удерживало ревнителя и хранителя мутантских прав и свобод от того, чтобы одного своего собрата лишить и того, и другого. Может быть даже прицельным псионическим ударом прямо в лобные доли. В сказанном была определённая доля правды, но…
Чёрт возьми, этот мерзавец даже святого вывел бы из себя за считаные секунды.
– Нет.
Сказал – как отрезал, качнув головой и резко очертив указательным пальцем невидимую взгляду линию в воздухе перед своим же длинным носом.
– Как бы тебе ни хотелось обратного, она всегда была, есть и будет хорошей девочкой. Джин – лучший ребёнок, которого я когда-либо знал, и да, чёрт возьми, её потенциал более чем велик. Именно поэтому она должна научиться себя контролировать. Именно поэтому мы часами занимаемся её проблемой.
Он сам рос один на один с тем Чарльзом, которого предпочёл бы не знать никогда, он знал что такое сражаться с собственными желаниями, пожалуй, лучше чем кто-либо другой. И даже сейчас, после стольких слет успешно выигранных сражений Ксавье не смог бы полностью увериться в беспрекословности своей победы. Едва ли бы мог признаться себе в этом сам, и уж тем более не сказать вслух.
У каждого из них всегда были задачи задач, только свои Чарльз всегда предпочитал решать отдельно.

– Той проблемой, которая не решается за две фразы и несколько минут полной свободы принятия своего тёмного «я».
«И одной распотрошённой библиотекой».
Да, каким бы мечтателем со стороны ни казался, Чарльз порой мог быть совершенно несносным материалистом, тем самым, который, перерастая бунт молодости и шила в известном месте, начинает портить чужую вечеринку укоризненными взглядами и подсчётом расходов на ремонт, дополнительные начисления домработнице за моральный ущерб и многое, многое другое. Хотя в данном случае, наверное, проще было бы воспользоваться услугами пирокинетика, а потом уже строить всё заново. На донага вылизанном пламенем пепелище.

– А ты как всегда пытаешься нестись впереди планеты всей, разрушая всё, что не вписывается в твою картину мира. И не нужно упрекать меня в недоверии к твоим методам – когда в последний раз они приводили хоть к какому-то конструктивному результату?
Раздражённо грохнув донышком бутылки о покорёженную дезинтеграцией столешницу, профессор наконец воззрился на польско-еврейскую занозу в своей не-ходячей заднице и почти даже потерял часть самообладания, попав ровно на тот момент, когда за маской самодовольного мерзавца проступил кто-то чуть более уязвимый, чем обычно. Нет, эти разговоры о детях никого из них до добра не доведут.
Старик даже обрадовался про себя, что давно научился вовремя затыкать себе рот, и сейчас только мысленно перечислил все те годы, которые готов был припоминать старому другу до второго пришествия. Хотя, наверное, не слишком справился, пытаясь скрыть укоризну во взгляде. Такого рода самоконтроль всегда был где-то за гранью доступности.

Отредактировано Charles Xavier (2015-11-17 09:13:04)

– Твои варварские методы «всё или ничего» тоже ей, знаешь ли, не помогут.
В самые мрачные часы их долгой, мучительной дружбы Чарльз всегда обращался за помощью к внутреннему словарю: tosser, wanker, prick, minger, prat и множество других замечательных слов, даже оставшиеся неозвученными, помогали ему удержаться где-то на границе сомнительной вежливости и только слегка повышенных тонов. Хотя, честно говоря, прямо сейчас он бы с куда большим удовольствием не занимался аутотренингом, а сцепил руки на шее Эрика, выдавливая из него весь этот цирк-шапито, который он уверенно выдавал за заботу о психическом здоровье.
– Или, быть может, ты хочешь рассказать мне о своих несомненно глубоких познаниях в телепатии? Или о том, как справляться с желанием по щелчку пальцев подчинить всех, кто не оправдывает твоих ожиданий? Или хочешь поделиться опытом – как ты в последний раз задавливал и лишал кислорода свои деструктивные порывы? Как из соображений контроля отказывал себе в праве на месть?
Медленный вдох на четыре счёта, выдох на восемь, после – приложился к горлышку бутылки, капнув из него, треснувшего, прямиком на воротник стёганого халата.
– Ничерта ты, мой дорогой друг, не знаешь. Подожди. И выслушай меня до конца.

Он помолчал ещё долю секунды, выжидая, когда окончательно затихнет и смолкнет волна гнева, сменившись на усталое раздражение. Так и до сердечного приступа недалеко, право слово. Но как же искренне злило то, что Эрик снова, опять считал всех вокруг глупее себя, снова пытался перекраивать реальность под свои нужды, не считаясь с очевидным. Если бы дело не касалось Джин, Ксавье бы и пальцем не пошевелил, не сказал бы и слова, пусть себе развлекается на старости лет, упрямый осёл… но, увы, объектом спора была его лучшая ученица, девочка, которая, возможно, вырастет и займёт свое законное место среди самых сильных ментатов планеты. Это решало всё.
– Тебе кажется, ты знаешь, в каком персональном Аду растёт эта девочка? Когда ей достаточно просто чуть-чуть сильнее, чем обычно, захотеть, чтобы люди вокруг изменились. Чтобы полюбили её. Подчинились ей, превращаясь в послушных рабов. Когда можно просто отпустить себя и разозлиться, и раскроить надвое добрые метры вокруг себя, превратить в пустыню без единой живой души. Выжечь сознание того, кто изволил сказать тебе слово поперёк? И не испытывать никаких угрызений совести. Эрик, ты даже не представляешь, сколько усилий требуется, чтобы не погрузить мир в капризную тиранию собственных сиюминутных желаний.
Он мог бы не соглашаться с Леншерром по поводу трактовки сочинений блаженного Фомы Аквинского, о судьбах мира, мог бы даже рассуждать о Тёмной и Светлой стороне Силы, а будь удача и красное словцо на стороне упрямого еврея, так и вовсе попробовал бы поменять точку зрения, хотя бы просто из любопытства. Но здесь… нет уж, увольте; никаких компромиссов.
– И дело уже не в принятии себя. Речь о морали, об этике, о том, что хорошо и что плохо в основе своей. Речь про ежедневные битвы с самим собой. Это не пирокинез, от которого можно защититься лёгким телекинетическим щитом. Не атмокинез, от которого спасает зонтик или крем от загара. Не феррокинез, и даже не фазирование. Телепат не имеет права расслабиться, не имеет права играть в детский сад и нежности, потому что каждое утро, до конца своих дней, Джин будет просыпаться один на один с собой и видеть равнодушных, ублюдков, скотов, весь цвет морального уродства. И единственное, что будет её останавливать от того, чтобы не превратиться в чудовище – это умение обрезать в себе любые порывы сделать так, как хочется ей. И ты не помогаешь. Чёрт побери, да ты только мешаешь! Столько месяцев работы, Магнус, всё коту под хвост! Ради чего? Пяти минут бытия «хорошим дедушкой»? Твою ж мать.