Сколько она шла, Сатана не помнила - может быть, час, может быть, уже все три, а может быть, целую вечность. Время пропало, растворилось, как будто его не существовало вовсе. Высокие каблуки сапог тонули в свежем снегу, и вместо привычного звука цокающих набоек под ногами девушки поскрипывало, мягко и даже убаюкивающе. Скрип-скрип, скрип-скрип, - тут рыжая перепрыгивает через застывшую лужу, поэтому звука нет, - и снова скрип-скрип, скрип-скрип... Почти как обволакивающий, ласковый стук поезда, что вечно куда-то спешит, унося людей за тысячи миль от их проблем.
Нью-Йорк, огромный сияющий мегаполис, похожий с высоты птичьего полета на море, залитое неоновым огнем, пах едва уловимым ароматом Рождества. В витринах магазинов призывно золотились свечами и гирляндами украшенные елки, с рекламных щитов улыбались хорошенькие юные модели в шапках, отороченных белым мехом, в костелах пели хоры и звучала торжественная музыка главной в году мессы. Потерянная, одинокая и совершенно забитая Хеллстром шла по этому праздничному городу, закутавшись в темное тяжелое пальто и низко опустив голову. Если бы она могла, демон бы завидовала сейчас всем эти людям, которые куда-то спешили, паковали подарки, смеялись друг с другом, договаривались о встречах, ловили такси - не умея колдовать, не зная великих истин и божественных откровений, дозволенных к познанию лишь высшим силам, они были просто счастливы. Настолько незамысловато и в то же время искренне, что идущая по авеню сама не зная куда королева чувствовала себя сегодня абсолютно пустым местом.
Не то, чтобы ей не с кем было встретить Рождество; дело было совсем в другом. Возжелай суккуб - и она бы сидела вчера на каком-нибудь торжественном приеме рядом с дорого одетым мужчиной из правительства или из криминальной верхушки, украсив рыжие волосы диадемой из бриллиантов, сегодня танцевала в элитном ресторане, а ночь провела бы в чьей-нибудь постели. Все это было несложно сделать.
Сатане же хотелось другого. Стоя у фонарного столба и делая вид, что пытается кому-то дозвониться, девушка наблюдала за тем, как молодая семейная пара укладывает бумажные пакеты в багажник подержанного "форда", и понимала, что с ней такого никогда не случится. Никто не будет поправлять ей шапку, спорить по поводу купленного соуса для индейки или выбирать с ней подарки любимой тетушке. И проблема, как остро осознавала сейчас демон, была вовсе не в отсутствии тетушки, а в ней самой, в том, во что она превратилась, сделав свой выбор много лет назад, и жалеть теперь было уже просто не о чем. Существу, что в совершенстве умеет играть лишь в похоть и страсть, по определению не положены проявления любви, и те люди, что могли дать чувство настоящего тепла, в котором древние животные инстинкты идут совсем не на первом месте, пусть даже не видя и не зная всей подноготной, чувствовали, что здесь нечего искать.
Хеллстром проводила взглядом уехавшую машину, аккуратно подцепила крышку телефона, сняла с него аккумулятор и выкинула его в урну, сам же мобильник отправился в соседнюю. Звонить ей все равно было некому, а так пропадала даже иллюзия, что она может кого-то ждать. Кого, черт возьми: Стефана или Дженнифер, у которых есть своя собственная жизнь, лежащая далеко за пределами магических сфер и старых мифов, порой рождающих чудовищ? Или, может быть, Топаза? Так у нее и вовсе семья. Сунув руки в карманы, Тана побежала дальше, легкая, почти бесшумная и совершенно незаметная во всей этой суматохе. Сегодня людям была не важна внешняя красота, и демон это понимала.
И отчего-то это было особенно больно, как будто что-то из души вырвали, вырезали заживо, и выкинули кровоточащим в ослепительный снег. И вроде бы не болит ничего, потому что нечему уже болеть, а только ноет огромная черная дыра, расположившаяся под сердцем.
По дороге, путаясь в улицах и номерах, она все же нашла старую церковь, в которой когда-то давно служил отец Херон, но, конечно же, девушку там никто не знал и не помнил, и она, бесшумно посидев на службе с полчаса, ушла через боковой вход, совершенно искренне не желая своим присутствием осквернять радость этой ночи верующим. Они не были виноваты в том, что у одного глупого демона никак не получается найти собственное место в жизни. Если посмотреть правде в глаза, то в этом не был виноват никто, кроме нее самой. У могилы преподобного отца на прилегающем к костелу погосте она просидела долго, молчаливой и спокойной статуей с замершим взглядом, но ушла и оттуда, оставив на надгробии несколько темных, до того бордовых, что они казались черными, роз; дань вечной памяти, от которой никогда не избавиться. Пожалуй, впервые за последние годы Сатане было настолько одиноко.
Зайдя в какой-то магазинчик, радостно светивший в темноту сужающихся улиц приоткрытой дверью, рыжая купила бутылку какого-то алкоголя. Зачем - она и сама не знала, спирт почти не действовал на суккуба, но было в этом что-то такое, вроде попытки тоже присоединиться к празднику, пусть и очень неловко, и девушка решила, что пусть будет. На крайний случай - вручит виски какому-нибудь бродяге.
И она сидела теперь в сквере, на старых холодных качелях, медленно покачиваясь туда-сюда и слушая, как скрипят ржавые петли. Запрокинув голову назад, Хеллстром закрыла глаза и ловила на бледное остроскулое лицо снежинки, касавшиеся ее кожи огромными мягкими хлопьями и мгновенно превращавшиеся в капли воды. Ресницы, губы, длинные волосы, что выбились из-под объемного глубокого капюшона - все было мокрым, а демон все слушала этот металлический голос, медленно отталкиваясь ногой от земли, и ни о чем не думала. Темнота, что была вокруг, нарушаемая лишь тусклым уличным фонарем в нескольких метрах от нее, затопила девушку, и не было в мире, кажется, ничего, кроме пустоты.
"Скр, скр, скр," - приговаривали качели.

Отредактировано Satana Hellstrom (2015-11-03 14:48:24)

Ее часто путали с другими женщинами. Хеллстром не знала, в чем тут дело: в том, что лицо ее в чужом воображении часто принимало облик того, что хотел видеть человек, или же в том, что на самом деле среди людей было куда больше отчаявшихся и несчастных, чем о том принято говорить. Обычно Сатана не удивлялась, а порой и вовсе чаровала заклятьями и смертельной улыбкой заплутавших мужчин, пытаясь их заплутавшими душами исцелить пустоту в собственном сердце, но сегодня был тот странный день, когда демон не думала об этом. В Рождество замирает все, и даже у почти-настоящего-зла порой заканчиваются силы, чтобы пытаться жить и при этом казаться нормальным.
"Скр, скр, скр..." - повторяли ржавые качели, удивленные словно бы тем, сколько гостей они встретили в эту праздничную ночь, и продолжали раскачиваться, а высокий каблук тихонько скользил по мягкому пушистому снегу, оставляя за собой борозду.
Этот след становился все шире и шире, словно плуг проходил по целине, а Сатана только смотрела на звезды, думая о том, как причудливо порой сплетаются судьбы. По понятным причинам, с общепринятым школьным образованием у королевы как-то не сложилось, и про официальную науку дальше истории с Бруно она знала очень мало, но однажды ей довелось почти влюбиться в одного профессора астрофизики, который любил рассказывать удивительные вещи. От него суккуб услышала впервые о том, что на самом деле все те атомы, из которых состоит любая вещь в любом из миров, когда-то возникли во Вселенной и были звездами, а потом, после их гибели, стали пылью и разлетелись по всему мирозданию. Это было очень романтично - знать, что в твоем теле живут души миллиардов звезд, умерших для того, чтобы дать тебе жизнь; но тогда рыжая, слушавшая любовника вполуха, как-то не слишком поверила во все эти тонкие материи, бывшие от нее примерно такими же далекими, как от нормального человека - демонология, оккультизм и необходимость взвешивать на своих ладонях грехи всех смертных.
А вот сейчас, глядя на то, как мерцает Млечный Путь, Сатана чувствовала, что верить в это - не самая плохая затея. Может быть, в этом проявлялась извечная человеческая тяга к небесам.
- Ничего, - негромко ответила она, тормозя ногой качели, чтобы незнакомец мог спокойно сесть рядом, и снова начала раскачиваться. Монотонность этих движений убаюкивала Хеллстром, и ей казалось, что весь мир медленно кружится вокруг нее, теряя свои очертания, важность и бесконечный поток проблем. - Темнота часто путает, я действительно не Вероника. Меня Таной зовут. Будете?
И она протянула своему внезапному собеседнику бутылку виски, уже открытую и отпитую на пару глотков. На прозрачном стекле играли желтые блики от фонаря; демон же, чуть повернув голову и склонив ее к плечу, смотрела на мужчину из-под глубокого капюшона, потом, еще немного подумав, сняла его с головы, подставляя остроскулое бледное лицо на растерзание ночным теням. Было в этом человеке что-то такое же надломленное, как в ней самой, и королева чувствовала это не столько сутью демона, падкого на человеческие слабости, сколько сердцем женщины, душой своей зачастую знающей куда больше, чем доступно пониманию и здравому смыслу.

Отредактировано Satana Hellstrom (2015-11-30 16:18:37)

Сатана, запрокинув голову, смотрела наверх, и в глубине её малахитовой радужки играли блики небесных огней. Она чувствовала себя настолько выпитой, выжатой и опустошённой этим безумным чувством одиночества, так внезапно нахлынувшим сегодня, что не думала; не хотела - или же вовсе не могла - думать про охоту, про то, что можно очаровать, увлечь этого мужчину, выпить из него душу, что и без неё так просится наружу в этот праздничный вечер, и, наполнившись силой, напившись чужой памяти, танцевать в свете далёких звезд. Нет; не сегодня и не здесь. Сегодня она не была демоном, не была тёмной королевой, сегодня она была всего лишь женщиной, оставленной всеми, кого хотела бы увидеть, и ей было незачем куда-то идти и к чему-то стремиться. И сила ей была не нужна, потому что нечего было делать с той властью, а боль от каждой чужой смерти и без того жгла хуже железа.

- Я знаю, - густо-малахитовый взгляд скользит по мужчине рядом, ничего не выражая; она словно бы смотрит сквозь него, замечая при этом нечто, что далеко за пределами человеческой реальности.
Грустно и устало улыбнувшись, рыжая отпила ещё один большой глоток, но легче отчего-то всё равно не стало. Может, следовало взять вина из дома...
О да. Ведь все они когда-то кого-то любили, и всегда это чувство, что боги создали не иначе как для того, чтобы отомстить смертным за все их грехи, оставалось пеплом и золой на дне души. Дочь дьявола действительно знала, как это бывает, хотя и было горько это признавать; хоть и не должна она была по сути своей знать о том, что есть нечто выше, чем страсть и голод, но она знала, знала, так и не сумев память эту вытравить из сердца, и знание это было горьким на вкус.
Почти как плоды познания, но те хотя бы давали человечеству право выбирать судьбу, а что дала Сатане та нелепая и безумная любовь, которую она тихо несла с собой уже тридцать лет, девушка не знала. Ведь ничего же; ведь даже и не было тогда между ними ничего, не могло случиться, потому что не может быть ничего между кровью Ада, носящей на волосах из огня Преисподней ледяную корону, и святым, что по ошибке стал человеком, но сохранил в себе весь свет Господень, который был ему отмерен. Это было так нелепо, что могло бы даже стать смешным, как все те былины про русалок и моряков, но только почему-то вспоминать об этом больно.
Его звали Майкл.
Преподобный отец Херон, если правильно; но она всегда называла его по имени.
Так нелепо! Так удивительно нелепо, что кажется, будто бы вся та история произошла не с ними, не с ней; надо всего лишь вновь взбежать по лестнице в старый костёл там, на другом конце света, и столкнуться с ним лицом к лицу. И всё будет по-прежнему.
Ведь будет же, да?
"Я скучаю. Я так скучаю. Где твоя душа? Что теперь с ней? Ты ведь обещал, что вернёшься. И я тебя жду..."

Хеллстром зябко повела плечами: она не умела мерзнуть от холода, но сейчас чувствовала себя так, как будто бы заледенела сама её душа, плоть от плоти дьяволова огня. Самое страшное наказание, которое только может придумать для себя живой - чувство вины, и его, чувство это, девушка взрастила у себя в душе и сроднилась с ним настолько, что не представляла уже без него жизни. Бутылку виски она поставила рядом с собой и придерживала её одной рукой за горлышко, продолжая немного раскачивать качели.
- Мне там нет места, - просто произнесла Утренняя Звезда наконец, и в голосе её не было даже тоски.
На неё просто тоже не оставалось сил.
Откуда, в конце концов, тьме возьмётся место посреди человеческой радости; мрак чувствует себя уютно лишь там, где есть грехи. Сегодня была не их ночь, и чудовища попряталась по норам своим, чтобы переспать, пережить огни елей и мягкий свет лампад. Не человек и не демон, существо, навечно обречённое жить между двумя реальностями, Сатана всегда не находила себе места и не знала, что ей делать сейчас, а оттого и компания из пьяного мужчины, горько болевшего сердцем о том, чего уже не вернуть, не казалась ей плохой. Сегодня она была лучше, чем никакой.
- А Вы, Брюс? От чего прячетесь в темноте? - спросила королева вдруг.
Это было не любопытство; быть может, участие и понимание человека, так же, как она загнанного в угол.

Чуть склонив голову к левому плечу, Хеллстром внимательно выслушала знакомого незнакомца, голос которого, приглушённый, со смятыми согласными и едва заметной хрипотцой, выдавал, что мужчина уже серьёзно пьян; но она, остро ощущавшая человеческую суть, не испытывала к нему неприязни, какую могла бы разглядеть в себе к заядлым выпивохам в каком-нибудь баре. Нет, Брюс был из другого мира, чужда ему была на самом деле эта тёмная подворотня; то, что он сегодня оказался здесь, вообще было какой-то нелепостью.
- Красота по сути своей есть зло, - произнесла суккуб немного задумчиво, усмехнулась, быстро, словно запутывая какие-то нити, пошевелив длинными пальцами; на одном, безымянном, где католики носят обручальное кольцо, тускло блеснул перстень с оскаленной драконовой пастью, - таков был замысел Его. Самым красивым архангелом был Люцифер - и куда завела его эта дорога? На самом деле, всё куда сложнее. Знаете, в той жизни, которую может открыть внешность, искренности нет вовсе. Лицемерие, сплошное лицемерие и гордыня; нет, мне хватает этого каждый день, зачем же обманываться ещё и сейчас. В темноте тоже есть своя прелесть.
В темноте ничего не видно. Иногда это бывает очень важным - по крайней мере, так Хеллстром считала сейчас, потому что не хотела и не могла видеть собственное отражение, идеально красивое, вырезанное из белого мрамора; никому не нужное по-настоящему. Похоть, её главная добыча и главное оружие, была сладковата на вкус, тягучая, будто расплавленная кармель, но оставляла после себя лишь пустоту. Чёрную дыру, которую ничем нельзя заполнить.
Красота опасна - опасна не только для тех, кто смотрит на женщину, как на картину, наслаждаясь ей и не желая заглядывать внутрь, но и для той, кем любуются, потому что за красотой живут чудовища, выкормленные и выпестованные жуткими чувствами. Красоты остерегаются, красоте не дано почувствовать себя любимой, а не желанной - и во мраке растут, множась и пылая, горькие цветы одиночества.

- Куда мы не шли, мы берём с собой себя, да? - чуть грустно улыбнулась девушка краями губ.
Ей это знакомо, знакомо, как никому другому; у смертных есть хотя бы иллюзия того, что потом, сбросив, как старую ненужную одежду, налёт материального и оставив тело, они успокоят порывы своей мятущейся души и обретут покой - демоны же лишены и этой надежды. Самое страшное в жизни существ, не имеющих возможности её завершить до конца - отсутствие веры в лучшее. Только за счёт неё человечество проходило войны и революции, переживало личные драмы и глобальные катаклизмы, только благодаря свету, что появлялся в их воображении, яркому, порой даже почти ослепляющему свету надежды, что когда-то всё изменится, цивилизация достигала своего величия и горделиво расцветала под солнцем, подставляя светилу бетонные ребра небоскрёбов с тысячами глаз из прозрачного стекла. Даже тогда, когда идти, кажется, уже некуда, когда не хочется ни двигаться, ни думать, человека беспощадные инстинкты, выработанные тысячами лет, ведут по натянутой над пропастью верёвке.
Демонам мечтать не о чем. Надеяться тоже не на что.
Свой выбор они сделали на заре времён, один раз отказавшись от дара Господня, и с тех пор клеймо это никому не снять и не забыть.
Чуть повернув голову, княжна посмотрела на своего случайного собеседника, словно наконец поняла, что с ней рядом есть кто-то ещё, всмотрелась в лицо его, в выражение глаз, и пухлые кровавые губы рыжей едва заметно дрогнули, пытаясь изобразить что-то, похожее на улыбку. Не вышло; не сегодня. Мужчина лет сорока, глаза глубокие, запавшие, тонкая переносица, коротко стриженные каштановые волосы; в толпе таких встретишь не мало, но что-то внутри него, золотые ли искорки с крыльев бабочки-души или надлом, остро чувствующийся в его ауре, казалось запоминающимся. Хеллстром глубоко вдохнула воздух - пахло алкоголем, разбитой любовью и одиночеством.
Странный запах для рождественского вечера, если так подумать.
В прочем, сегодня всё было как-то странно.

- Конечно.
Сатана отпустила горлышко бутылки, отдавая её мужчине; сама, зарывшись носком сапога в мягкий снег и перестав теперь раскачивать качели, прислонилась головой к металлической опоре и стала смотреть куда-то в пустоту. Взгляд её, рассеянный, пронзительный своей обжигающей яркостью тёмно-зелёного малахита, проникал сквозь пространство и время, и всюду, куда она сейчас дотягивалась, натыкался на радость и смех, на огонь эмоций и блики гирлянд на украшенных ёлках. Почему ей не нашлось места под этим небом, почему не нашлось под другими? Дьяволица не знала, она даже и не догадывалась толком, не зная, кого винить в том, что на сердце у неё лежал камень, который даже Бог не смог бы поднять; потому что она понимала людей, что хотели быть счастливыми, и понимала, что их счастье, красивое, яркое, наполненное чувствами и светом, никогда не будет частью её жизни.