Ей вспоминалась история малышки по прозвищу «Красная Шапочка». Шаперон, если быть уж совсем точным, красивый шерстяной шаперон красного цвета, любовно сшитый руками матери. Хорошая история про маленькую избалованную любовью девочку, самонадеянную и не привыкшую оглядываться на страшные тени, притаившиеся по углам. Про волка, крадущегося по следу из аппетитно алого цвета накидки и сладкого запаха молодой свежей плоти. Человек, ставший зверем, ставший Жеводанским чудовищем, ставший человеком. Он избалован всемогуществом, которые дарят ему тени, острые клыки и крепкие когти. За ним – другой человек с охотничьим ножом в руке. Он набьёт брюхо волку раскалёнными камнями и швырнёт в Берингово море. Волк не всплывёт.
За каждую девочку в красном шапероне по камню, какой бы сукой эта маленькая мерзавка не была.
Икс понимала, что бредит. Что-то происходило с её телом, убивало её, воскрешало, пыталось убить ещё раз и не давало умирать, пока в голове звучал далёкий и низкий голос; слов не разобрать, одна мешанина. Что-то происходило с её сознанием. Только один раз ей удалось собраться с силами и, рванувшись из всех из жил, метнуться к аппаратуре, послать только один короткий сигнал на одной в память въевшейся частоте. Она даже не думала, что придётся так поступить. Она вообще не думала. Это место оказалось страшнее её прошлой «колыбели», оно обволакивало, окружало, забивалось пухом в лёгкие и мешало нормально дышать.
Приходилось постоянно повторять про себя самые простые истины, чтобы не забыть вместе со всем окружающим миром. «Я – Лора Кинни, позывной икс-двадцать-три, двадцать четыре года, член Братства Мутантов, люпин, «Оружие Икс», Джеймс Логан Хоулетт, встретишь Будду на дороге – убей Будду, встретишь патриарха – убей патриарха, если держишь меч двумя руками, сложно свободно направлять его, так что мой метод – держать по мечу в каждой руке, если не знаешь ни себя, ни  его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение, то, что следует друг за другом – это прошедшее и наступающее, и так без конца, я – Лора…»
Она повторяла строчки из любимых книг как мантры, сворачиваясь внутрь себя как улитка в раковину, накапливая силы только ради того, чтобы через ещё несколько мучительно долгих дней борьбы за сознание сделать последний рывок.

Она понимала, что этот рывок действительно последний, больше не будет ни шансов, ни сил, ни возможности. В последний раз перед тем, как выйти из очередной слепяще-белой комнаты, она выдохнула и одним коротким, собранным ударом рассекла шею своему надзирателю. Кровь брызнула густым и почти чёрным, заливая глаза другому, пока девчонка деланно лёгким перекатом скрылась в гостеприимно распахнутой пасти очередной комнаты. С грохотом обрушив у двери металлические ящики, она разнесла электронный замок, давая себе несколько сверхценных секунд передышки.
Всё, что мелькало у неё перед глазами, было не более, чем помехой: встретишь архонта или родича, убей и его тоже. Слепо нашаривая у безымянного человека, безличного, как десятки других здесь, рацию и настраиваясь на частоту, Икс повторяла вслух голосом, который не узнавала сама:
– Мэйдей, мать твою, Логан, мэйдей, пожалуйста, мать твою…
Пальцы, скользкие от крови, пытались разжаться и выпустить рацию на холодный пол. Колено ныло, заращивая уродливую рваную рану. «Попал, мерзавец». Дуло огнестрела, зажатого в чёрной руке, ещё дымилось и даже на запах было горячим; разжать эти пальцы оказалось почти так же трудно, как и настроить дурацкие бегунки, не уронив ни рации, ни, обессиленно, рук. Ещё оставался призрачный шанс, за который она собиралась побиться.
Люпин стащила с трупа покорёженный в горловине бронежилет и накинула прямо поверх больничной робы, даже не пытаясь задумываться, почему дверь ещё не вынесли к чертям каким-нибудь тактически грамотно заложенным зарядом С4. Теперь она держала себя куда более простой и приземлённой мантрой, повторяя мысленно именно тем менторски-ледяным тоном, который больше всего ненавидела: «Терпи. Не дай им пролить твою кровь. Ищи что-нибудь. Не пропадай из эфира. Жди».

Поразительно тихо было в голове. Тишина. Пустота. Ничего, кроме стойкого понимания: нужно съёбывать. Что есть мочи, обрывая комки мяса с костей, но сорваться в прекрасное далёко на горизонте, подальше от белых стен, голых стен, ледяных стен. Тонко застонав, люпин с силой опустил рацию на податливый живот дохлого мерзавца и вытер лицо ладонями – на пол посыпалось мелкое карминовое крошево, неприятно дёргая за прозрачный пушок на щеках. Она уже была в такой ситуации, но была не одна, и знала большую часть местных архитектурных изысков; теперь всё было немного иначе, теперь приходилось рассчитывать только на собственные силы. Надеяться на то, что Логан отвлечётся от вечных драм и развернёт победные штандарты прямо под бойницами этого мрачного логова, было как минимум глупо.
Раз,
она накинула перевязь себе на плечи, затягивая ремни потуже и прислушиваясь к гулу по ту сторону стены.
Два,
её ноги сами подняли ещё не до конца окрепшее тело, пронося его вдоль стен.
Три,
одна из панелей гулко отозвалась под костяшками пальцев и почти моментально разошлась под напором алмазно-острых когтей, обдавая запахом нагретого пластика и очередной порции ледяного металла. Узкий коридор, обшитый карбоновыми вставками, тускло светился красным.
Кровь в таком свете будет казаться совсем чёрной.

Счастливы люди, не знающие ускоренной регенерации: они могут закинуть в себя весь мед-запас, всадить шприц с химическим коктейлем в бедро, способны насладиться часами и часами бешеной работы всего своего бренного тела, отказывающегося уставать, игнорирующего инстинкт самосохранения и все остальные бессмысленные крохи едва держащегося на плаву сознания. Люпины всегда были лишены этого блага: да, они могли пережить купание в раскалённой лаве, пить греческий огонь литрами и не заработать гастрит, но всегда, абсолютно всегда были вынуждены справляться со своими проблемами самостоятельно.
Сон, усталость, смутные следы голосов на границе сознания – просто возьми себя в руки, жалкий огрызок эволюции, и продолжай идти вперёд.
Она шла, замирала в тёмных углах и старательно изображала Бугимэна, утаскивая случайных патрульных за пределы этой жизни и к границам другой. Ясное чувство злорадного удовлетворения от каждой смерти каждого животного в чёрной военной форме позволяло ей держаться почти так же хорошо, как и адреналин сам по себе.
Если бы только она могла услышать рядом тот голос, который неделю назад был ещё незнаком, если бы только она могла почувствовать именно тот, острый аромат бальзама после бритья, смешанного с уникальным секретом, она была бы куда более счастлива. Она бы пустила кровь. Но технические тоннели отказывались выдавать этого человека, ничего, кроме бессмысленных и никому не нужных ублюдков, о которых никто не вспомнит на следующее утро.
И... кое-что ещё.
Снова запах. Далёкий, но ясный, свой.
Это был едва уловимый оттенок, просочившийся в бесконечные лабиринты коридоров и комнат одна-хуже-другой, но двадцать третья узнала его низкую, тяжёлую ноту. Это был не Логан, но этот кто-то был рядом.

Яркая вспышка света почти ослепила её. До выхода – совсем рукой подать, можно было бы одним прыжком преодолеть расстояние, выскочить, как чёрт из табакерки, вырваться из вызывающих неуместный приступ клаустрофобии коридоров. Не коридоров; рука слепо нащупала отнимающееся горло и выдрала инжектор. Мир качнулся раз, другой, на третий люпин всё-таки зацепился пальцами за гранату и швырнул в коридор, за спину, чёрт бы с ударной волной, чёрт бы с вонью палёного мяса, своего и чужого, чёрт бы с ноющей болью от приварившегося лоскутами к коже рукава больничной робы. Её тело смяло очередную панель, удар отдался хрустом в грудине. Переборов тошноту, люпин проглотил ржавый сгусток чёрной крови и встал, выцарапывая себе путь наружу из раскалённой взрывом ловушки.
Где-то далеко от себя самой она шла, чувствуя, как мышцы соединяются снова, срастаются кости, зубы, сухожилия. Не стоило сетовать на физические повреждения, хуже всего было другое – лошадиная доза транквилизаторов, отнимающая драгоценное время. Двадцать третью валило в сон, но всё-таки что-то извне заставляло цепляться за угасающие звуки сирены, за красноватые сполохи аварийного освещения, за короткие, как морзянка, вспышки выстрелов.
Боль делает этот мир настоящим.

Её учили разбираться в оттенках боли, жить в ней, дышать ею и пить жадно, как родниковую воду по жаре. Боль помогала выживать.
Икс выживала, усердно, настойчиво, пробивая себе путь в сторону выхода, поскальзываясь в лужах своей и чужой крови. Тени и тела, облачённые во всё чёрное подобно этим же самым теням, повороты и двери, всё путалось в сознании, смешиваясь в раздробленные узоры из кусочков обожжённого цветного стекла, все – с красноватым оттенком. Всё было неправильно. Словно кто-то, подслушивая её мысли, посылал на убой умеренное количество жертвенной скотины, выстраивая привычную для люпина схему действий. Как по накатанному.
В первый раз, давным-давно, было намного сложнее.
«Что-то не так», – молча выдохнула девчонка в кулак, хлёстким ударом надрезая своё бедро; мясо моментально сходилось, срасталось, но ещё десяток секунд можно было надбавить себе и своему бодрствованию. Не было времени размышлять над окружающим. Нужно было просто идти на запах. Только вперёд.
На запах.

Позади, сквозь гарь и хруст электропроводки, слышались тяжёлые шаги и надтреснутый скрежет голосов в передатчиках, звуки подгоняли как щелчок кнута. Двадцать третья зашвырнула себя в пустующую рубку, почти падая перед мониторами как раз к тому времени, чтобы заметить три ярких металлически-бледных сполоха в руке одного из солдат.
Второй – комом свалился на землю.
Лора выдохнула.
– Логан, – она тряхнула головой и зажала несколько рычагов, разблокируя двери в секторе. «Добро пожаловать домой, Логан».
Может, она ошиблась. Может, они что-то сделали с её восприятием, может, это и правда был Джеймс. Она обязательно убедится в этом, как только встанет, как только сможет отпустить стену и перестанет скользить влажными от крови и пота ладонями по металлическим перегородкам. Как только сможет сделать вдох онемевшим горлом.
– Не-ет, нет, солдат, шевелись, – криво усмехнулась двадцать третья, делая очередной рывок наружу, вон из очередной замкнутой клетушки цвета залитого дождевой водой асфальта под неоновой аптечной вывеской. – Потом поспим. Позже.

Вместо человека она увидела военный обвес, вместо знакомого лица – чужака. Рефлекторно, не разбираясь, не вглядываясь, взмахнула когтями, останавливаясь за мгновение до, возможно, фатального удара. Когти. У него тоже. Этот, ловкий и свежий, пахнущий снегом и ветром, увернулся походя, что-то протараторил, утёр ей лицо, прислонил, как тумбочку со сломанной ножкой, к стене. Аттракцион невиданной щедрости для кого-то в чёрной униформе.
– Какого чёрта?
Пошутил бы кто, мол, Логан сильно изменился за лето – подзагорел, озаботился модными пшеничными лохмами, сбрил наконец вечную трёхдневную щетину и пристрастился к форменной одежде. Даже запах, чёрт его разбери, знаком только отчасти. «Где Логан? Кто ты?» и всё остальное она проглотила моментально, бросив в спину сиплое:
– Старик тебя послал?
«И всё-таки какого чёрта.»
От одного осознания того, что она больше не одна в бесконечном хромированном лабиринте, становилось немного легче. Немного – вязкая и пресная овсянка, вместо мозгов болтавшаяся в твёрдом упрямом черепе, всё-таки никуда не исчезала. Связность мыслей оставалась иллюзорной, ветхой, шаткой, Лора поскальзывалась, цеплялась снова, зубами, когтями, повторяя про себя самые простые, прописные истины.
А если… ну, если через час-другой её снова разбудит укол и резкий запах химикатов, что ж, хотя бы в своей галлюцинации она попыталась.
– Есть, – он, перепачканный карминовым бисером крови, хочет знать, смогут ли они сбежать? Вымышленные друзья заслуживают какой-никакой помощи.
Организм слаженно, как часы, выстраивал себя наново, уничтожая токсины, унося вспышки усталости и боль. Волна подхватила её. Выкрутила. Подняла выше, выше, в самую пену морскую, и водоросли, и прозрачные тельца медуз. Вдалеке, за пределами сознания, она услышала музыку.

Низкий, глубокий голос струны взвился под позолоту лепного орнамента, затерялся в обшитых бархатом ложах, почти растворился в галереях, накрывая шёлковым платком звука погружённый в темноту зал. В каком же году это было? Сатин, позолота и мрамор. Амуры, музы и маскароны, белые, как выжженные солнцем кости, улыбались, гримасничали, парили над многоголовым зверем неподвижной и превратившейся в слух толпы.
Она сидела в глубине балкона над бенуаром, прикрыв глаза и не слыша ничего, кроме мягкой песни виолончели. Кроме собственного дыхания. Маленькая девочка, совсем крошка в чёрном платье с кружевным воротничком слушала её тоже. Женщину, спрятавшуюся в тени, закрывшуюся в панцирь из нежных тканей и ясных звёзд зелёных топазов, по одной капельке на каждое ушко. В её груди раненой птицей билось сердце, багровый тон сладкого, сладкого пульса. Маленькая девочка зажала рукой маленький розовый рот, почти обнимая, так крепко, так сильно, как только могла.
Матовый каблук скрипнул по полу, жёсткие пальцы обкрутили, как змеи, детский локоть. Девочка прижалась сильнее. Леди наконец уронила руки. Её ясные голубые глаза пусто и спокойно смотрели на сцену. Мраморные створки резной раковины подхватили сладкий стон сарабанды, над головами, над руками и застывшими лицами, ударились о завитки рокайля и преобразились, поднимаясь всё выше и выше, и выше.

Лето тогда выдалось удивительно жарким. Повсюду стрекотали сверчки. Её одежда насквозь пропахла сладким, тяжёлым ароматом цветов. В каком же году это было?
– Через технические тоннели. В ангар.
Пожалуйста, пусть это будет выход.
Лора моргнула раз-другой и вскинула подбородок, глядя на алое пятно, подводным чудовищем расползающееся по хромированному покрытию пола. Оттолкнулась от стены и, глядя в ещё одно чёртово люпинское лицо, медленно, растягивая слова, как патоку, проговорила, без всякой степени дружелюбия демонстрируя две пары бритвенно-острых когтей:
– Надеюсь, ты действительно пришёл мне помочь.
Раз и, два и, на четыре, и… гулким звоном под костяшками отозвалась очередная панель, разошлась в стороны под двумя хлёсткими ударами, открывая очередную тусклую кишку коридоров.