[AVA]http://savepic.su/6398678.png[/AVA]На миг его лицо уподобилось каменной маске. Слова Грейдона разбились о помрачившееся яростью сознание, как волна о неприступный утёс. Саблезубый шевельнул губами — будто снова силился что-то сказать.
Рассмеялся.
Лающий, лязгающий смех потряс всё его туловище, темневшее живой горой в сумраке ночи.
Человек.
Острая до рези боль в животе, начавшая было утихать, разгорелась с прежней силой, отдаваясь мучительной пульсацией во всём теле, вызывая судорожные спазмы грудной клетки. При падении Виктор получил страшный удар. Что-то лопнуло глубоко внутри, разорвался какой-то орган, и поэтому изо рта его лилась зловонная мазутная жижа пополам с потемневшей кровью. Поэтому было так невыносимо больно смеяться.
Но то была уже фантомная мука; настоящее обращалось в прошлое, оставаясь лишь в памяти. Словно кто-то повернул вспять время, как перемотанную ленту киноплёнки.
Саблезубый менялся. Кости наново обрастали мышцами. Кожа наползала поверх обнажённого мяса, обволакивая изувеченный профиль. Клетка за клеткой, облик убийцы возвращал себе прежнюю целостность, восстанавливая грубую пластику чёрт. Массивный контур черепа. Тяжёлый разворот челюсти. Широкий разрез скул. В глубине обожжённой глазницы свернулось и задрожало тонкое кольцо радужки. Плечи и спина больше не походили на изъеденную пепельной язвой кору дерева.
Виктор дышал, Виктор жил, и каждое его движение пело силой и свободой, как вышедшая из горнила печи закалённая сталь.
Грейдон тоже был силён — в его руках ощущалась мощь ещё молодого, крепкого, здорового организма.
И всё же он оставался только человеком. Человеком, столкнувшимся с первобытным порождением природы.
Саблезубый поднялся на ноги. Одной рукой он сгрёб противника за горло, и тот повис в его руке, походившей на ветвь дуба, оплетённую тугими вздувшимися венами. Крид прижал его к стене. Ударил раз, другой: сначала в лицо, затем — под рёбра, заставляя захлебнуться пропитанным гарью воздухом. Осторожно, со сдержанной, холодной яростью, стремясь не покалечить, не убить, а продемонстрировать власть, лишить жертву возможности оказать достойное сопротивление.
Хищные кошки убивают своих подросших котят; волчица не узнает повзрослевших щенков, когда-то кормившихся у её сосцов, и вгрызается в их горло так, будто они смертельные враги. Жизнь воспроизводит жизнь и пожирает её — таков непреложный закон мироздания.
К Виктору, кажется, впервые пришло осознание, что он смотрит на сына. На своего сына, на собственную плоть и кровь.
То был не запоздалый зов пробудившегося чувства — только осмысление факта. В груди ничего не шевельнулось, не отозвалось.
Говорят, животные не способны узнавать отражение самих себя в поверхности зеркал. Крид различал знакомые черты, отмечал в них сходство; но принять не мог — его кисть с растопыренными пальцами медленно ползала по чужому лицу, как огромный голодный паук. Он касался его почти так же, как скульптор податливой глины. Прислушивался. Изучал.
Ничего. Ни жалости, ни сожаления.
Кровь давно стала для Саблезубого мёртвой водой, которая, сколько не проливай её, не могла утолить его бездонную, звериную жажду. И не имело значения, чья это кровь — будь то даже кровь родного дитя.
Крид усмехнулся: фокус с часами он оценил. Парень оказался не так туп. Но думать, будто чёртов оборзевший щенок с карманной ракетой в состоянии остановить убийцу, возвращавшегося с того света десятки раз, было большой ошибкой.
Грейдон ещё не понимает в полной мере, с кем связался.
Мы ему покажем.
Мутанту вдруг почудилось, что вместо Грейдона он видит своего отца. Тот тоже всегда смотрел на Виктора со смесью презрения и отвращения — точно так же, как и сам Виктор теперь смотрел на сына, как он смотрел на него. Лицо отца напротив — бледное лицо мертвеца на фоне кирпичной стены — на долю секунды обернулось лицом Саблезубого; его настоящее исказила гримаса бешенства.
— Я убью тебя, — повторил он. — Но не сейчас. А когда? — От него всё ещё разило зловонным секретом разорвавшихся внутренностей. — Хороший вопрос... Когда мне захочется. Завтра. Через неделю. Через месяц, год, через десять лет. Просто однажды утром я проснусь с мыслью, что давно не навещал любимого сына, — Виктор крепче сжал хватку, — и тогда я приду к тебе. Может быть, ты умрёшь в собственной постели, не успев понять, что умер. Или выйдешь из своего вонючего дома и больше туда не вернёшься. Твои деньги и твои игрушки тебе не помогут. Где бы ты ни был, я всегда буду поблизости. Не забывай об этом. Никогда. Я хочу, чтобы ты чувствовал мою ладонь на своём горле, так, как чувствуешь её сейчас, каждую секунду своего существования. Ты — мой. Ты, дегенеративная, недалёкая мразь, возомнившая себя венцом эволюции, — последние слова потонули в рокочущем рыке, всколыхнувшем лёгкие, словно грохот морского прибоя.
Уходить. Шум взрыва привлёк внимание всей округи. Скоро здесь будет толпа любопытствующих. Копы.
Швырнув Грейдона на землю, Саблезубый задержался на миг. Подмигнул сыну:
— А ты тоже никогда не сдаёшься, верно?
Много ли в тебе от человека?
Виктор знал, что в мире подлунном и среди далёких звёзд существуют твари, гораздо сильнее и могущественнее его самого.
Ни одной, которая умела бы ненавидеть так же, как умел ненавидеть он, жить и побеждать благодаря этой ненависти.
Но сегодня, заглянув в глаза другого, Саблезубый впервые увидел злобу, почти сравнимую с той, что текла в его жилах.
Убрался отсюда он так же, как и пришёл — цепляясь за железный скелет покорёженных лестниц, бегущих вдоль чёрных стен, сокрытый тенью и ошмётками уже рассеивающегося дыма.
И унёс с собой имя, ставшее ещё одной причиной, чтобы продолжать быть и сражаться, несмотря ни на что.
Грейдон Крид.
Отредактировано Victor Creed (2015-11-16 20:38:52)
