У каждого свои способы развлекаться и сходить с ума.
И если с последним у Хеллстром был полный порядок, так что оставалось лишь пожалеть того беднягу-психиатра, который рискнул бы полезть в эту очаровательную рыжую голову, чтобы заблудиться там навсегда, то с первым все было куда сложнее. Просто веселиться Сатана не то, чтобы совсем не умела, но чувствовала невнятную вину перед высшими силами в лице укоризненно моргающего зеркала за бездарно потраченное время, поэтому всегда старалась максимально совместить приятное с полезным. Ну или неприятное с бесполезным, тут уж как повезет.
(Везло обычно как утопленнику, но это уже совсем другая история.)
В общем-то, именно по той причине, что надо было занять себя чем-то относительно безвредным и при этом хотя бы создать иллюзию пользы, Сатана и оказалась в стрип-клубе, куда регулярно захаживала последние эдак лет семь, когда выдавалась возможность не только убивать очередных великих волшебников с поехавшей крышей, но и пропустить по паре стаканчиков с каким-нибудь симпатичным незнакомцем. Заведение это было не то, чтобы совсем уж злачным, скорее даже наоборот, весьма и весьма пристойным - с точки зрения как персонала, так и публики, - но шансов наткнуться как на знакомых пафосных девиц из модельного бизнеса, так и на каких-нибудь супер-героев, которых развелось в Нью-Йорке за последние десять лет, словно тараканов, почти не существовало. Не сказать, чтобы королева сильно смущалась этого своего рода занятий, но здравый смысл подсказывал, что окружающим, с которыми потом, возможно, предстоит еще долгое время существовать в качестве относительно добрых соседей, не стоит наблюдать за процессом ее охоты на совсем уж зарвавшихся грешников. Несмотря на то, что сама рыжая не испытывала никаких мук совести по поводу изымания душ при жизни, потому как этим мужчинам Ад грозил что сейчас, что через двадцать лет, у остальной публики возникало очень много вопросов по поводу этичности данных действий.
Этика же и Хеллстром находились настолько в разных плоскостях реальности, что пытаться донести до широких масс собственное мнение у суккуба не было никакого желания.
Хозяин клуба, представительный мужчина лет пятидесяти, в свое время знатно набедокурил в жизни и даже почти умудрился влипнуть в обязательства перед одним демоном, когда был элегантно спасен мимипроходившей Сатаной, и с тех пор испытывал к ней чувство глубокой любви, смешанное с благоговением. Когда рыжая приходила к нему со словами "я тут потанцую вечером, а то как-то депрессия меня совсем одолевает", он обычно только восхищенно кивал и улыбался. В прочем, танцевала девушка и впрямь отменно. Адская специализация позволяла многое, и стриптиз был только одной частью очень богатой коллекции по соблазнению мужского пола, которой располагала королева.
Парочку потенциальных жертв своего обаяния Хеллстром успела присмотреть еще будучи на пилоне, и теперь, поджав под себя одну безупречную ногу, сидела на низком диване и весело что-то щебетала, совершенно не следя за ходом разговора. Как правило, никого не волновало, в такт ли отвечает красотка, которую собираются снять на ночь.

Когда девушка протянула руку, чтобы взять со столешницы бокал с каким-то коктейлем, которые ей тихо таскал бармен с влюбленными глазами грустного сенбернара, выяснилось, что запас терпения иссяк не только у буйного посетителя клуба, но и у Вселенной тоже, так что жизнь Сатаны спешно возвращалась к обыденному дурдому. Решивший немного побыть героем охранник, уже, должно быть, сильно раскаявшийся в своем благом стремлении, издал сдавленный хрип и протаранил собой стол, попутно уронив сверху еще и кресло. Ладонь демона замерла в воздухе, несколько нервно подрагивая; повернув голову влево и теперь с глубокой тоской глядя на новое действующее лицо на здешней элитарной, но несколько неодобряемой обществом сцене, Хеллстром тяжко размышляла, за что мироздание ее так ненавидит. Не было еще, кажется, ни одного вечера в жизни королевы, который бы прошел в состоянии легкого и спокойного веселья, а не судорожных поисков подходящей табуретки как самого надежного способа продуктивного диалога с нервными и буйнопомешанными.
Затянувшаяся было молчаливая пауза наполнилась женским воплем: девица, что оседлала пилон после ухода Сатаны со сцены, внезапно поняла, что происходит, с безошибочной интуицией определила, что вместо просто скандала тут сейчас намечается полномасштабная резьба, даром, что не техасская, после чего рухнула вниз, живо потеряв по дороге высокие каблуки, мешавшие бегать. Волна паники прокатилась по посетителям, радостно подгребая под себя каждого, кто не успел выпить нужную дозу алкоголя. Кто-то повскакивал с мест, стараясь как можно быстрее убраться куда подальше, кто-то, ведомый древним инстинктом "поглазетьшотамтакоэ", наоборот подтягивался поближе из уютных темных уголков; еще двое охранников, материализовавшихся в пространстве на звук ломающейся мебели, неумолимо надвигались на мужчину, явно собираясь скрутить его и вынести вперед ногами на встречу с полицией, которую уже кто-нибудь наверняка додумался вызвать.
Демон потянула носом воздух, отчего тонко очерченные ее ноздри хищно раздулись: со всем своим опытом посещения забегаловок разного масштаба Тана могла постановить, что неприятностями здесь попахивает куда сильнее обычного. В чем именно была главная проблема, она пока не очень понимала, но о том, что выкинуть возжелавшего наслаждений товарища охране не удастся, догадаться было несложно. У нормальных, среднестатистических людей, не переживших в своей тяжкой судьбе научных опытов от безумных ученых, правительственных проектов, великих магов или хотя бы просто не родившихся с печатью non-homo-sapiens на лбу, глаза в темноте не светятся и ногти не обладают неприятной особенностью резать кладку стен на мелкие аккуратные полосочки.
Фейс-контролю, однако, явно не давали покоя лавры их коллеги, и спустя несколько очень длинных секунд теперь уже двое представительных молодых людей габаритов "шкаф трехдверный с антресолями" бросились разминать кулаки и выяснять отношения с нынешним гостем. Вскочившая на ноги Хеллстром, которую к ее великому счастью толпа разнесла с неудавшимся ухажером сильно в разные стороны клуба, отвернулась, прикрыв глаза одной ладонью: несмотря на, в общем-то, совершенно потрясающее воспитание наследницы всей Преисподней, она терпеть не могла кровавые зрелища. Очень хотелось завопить в потолок "Боже мой, ну какого черта?!", но суккуб с ранних лет усвоила, что ответа на этот сакраментальный вопрос никогда не следует. Возможно, Бог был даже не злой, просто менеджмент у него прихрамывал и не успевал вовремя обрабатывать все входящие запросы.

В общем-то, Хеллстром много чего видела в жизни; трупы, грязь, кровь и любые другие человеческие пороки давно не вызывали в ней отклика, поскольку были чем-то вроде банального фона для обыденной прогулки по адским просторам, но вот с людоедом девушке пришлось столкнуться впервые. К горлу на мгновение подступила тошнота - до тонкого обоняния демона докатился запах свежей крови с привкусом металла, затем ударил по сознанию набат чужих эмоций, смешивая истерику окружающих, метавшихся от одного выхода к другому и словно никак не могущих определиться с тем, куда же бежать, боль и ужас убитого мужчины, которые он успел испытать перед смертью, сладковатый и безумный восторг зверя, пировавшего над своей добычей. Вскинув одну руку и с силой сжав тонкую переносицу, суккуб отступила прочь, назад, прижимаясь спиной к прохладной стене, чтобы ее не унесло вместе с толпой, и на мгновение замерла, переводя дух.
Чертов вечер. Чертова эмпатия. Чертов незнакомец.
Чертова жизнь.
На какое-то мгновение Сатана отключилась от внешнего мира, втягивая в себя чужие эмоции, впитывая их, как губка, а когда очнулась, ощущая, как ее медленно наполняет горячая волна новой силы, взглядом столкнулась с чужими глазами - неестественно-желтыми, блестящими, с пульсирующим черным зрачком. Это продолжалось совсем немного, может быть, секунда или полторы, но за это время, растянувшееся в вечность, суккуб успела ласточкой спрыгнуть с Ниагарского водопада, заглянуть в полете в жерло вулкана и разбиться о дно тартарианских глубин. Запах железа, густой, тяжелый, похожий на болото, становился все сильнее, смешиваясь с ее собственным, похожим на пепел в розовом саду. Шум теперь отступил на второй план, и весь зал, наполненный кричащими, напуганными людьми, сузился до чужого лица с перепачканными кровью губами.
Конечно же, он не мог ее не заметить; звери всегда чувствуют огонь.
В прочем, теперь Хеллстром ощутила даже легкий приступ радости от этого факта - в отличие от всех остальных, имевших несчастье оказаться сегодня в этом заведении, ее матовую кожу не взяли бы никакие клыки. Зрелища одного разодранного трупа демону более чем хватило, второго она, пожалуй, с таким океаническим спокойствием могла уже не перенести, а присутствие гнева всегда обозначало крупные проблемы по имени Василиск. Конечно, людоеду после этого уже не помогла бы никакая регенерация, но и ближайшим пятидесяти кварталам пришлось бы тоже провалиться в Ад - за компанию. Преисподняя же пока на демографический кризис совершенно не жаловалась, так что с тем, чтобы спускать с цепи архидемона, следовало еще подождать.
Отпустив смятую в длинных пальцах полупрозрачную ткань своего костюма, по замыслу создателя должную символизировать юбку, но не прикрывавшую при этом ровным счетом ничего, королева скользнула вперед, ловко пробираясь между людьми, обернулась, одарив мужчину многообещающей улыбкой Джоконды; она манила его за собой, с кошачьей хитростью уводя подальше от людей и одновременно торопливо размышляя, хватило ли мозгов у остальных девушек не прятаться в гримерке, а похватать вещи и бежать через служебный выход. Отодвинув рукой темную плотную ширму, отделявшую коридор от зала, Тана стремительно перешагнула порог, задержавшись только для того, чтобы бросить в сторону незнакомца еще один обжигающий взгляд.

От него пахло древним, жутким запахом смерти и вожделения одновременно. Невидимая, неслышная, даже неосязаемая в темноте, ставшая ее частью, Хеллстром стояла у стены, справа от входа в гримерку, и даже почти не дышала; в голове ее бешено скакали упругие шарики мыслей, при столкновении друг с другом рождая сумасшедшие картины. Этот мужчина, испачканный чужой кровью, словно волк после удачной охоты, со звериными и злыми глазами, не был ни демоном, ни оборотнем, он был почти-человеком, может быть, кем-то из этих странных порождений эволюции, но в чем Сатана не сомневалась, так это в его полностью безумном сознании. Даже те серийные убийцы, с которыми ей уже приходилось встречаться, были более осторожны в своем кровавом и болезненном сумасшествии, чем людоед, устроивший пир посреди клуба, где у каждого желающего была отличная возможность его рассмотреть.
Застыв, как медное изваяние, рыжая смотрела на его когти, вспарывающие лакированное дерево дверного косяка, словно оно было изъеденной муравьями трухой, и, будь у нее чуть меньше выдержки, суккуб бы закричала - просто потому, что эмоциям требовалось вырваться наружу. Вместо этого она, закусив нижнюю губу, заставила себя вновь потерять их, отпустить прочь, а вместо отвращения и привкуса первобытного страха, которым она пропиталась там, в паникующей толпе, ощутить вкус чужого желания, услышать, как он, шедший на ее свет, зовет. Голос у мужчины был хриплым, с резкими, рычащими согласными, а на губах запеклась кровь.
Но кровь - это только кровь, это почти вода, и она давно ушла в землю; а там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья.
- Прямо перед тобой.
И королева вдруг улыбнулась, обнажая длинные острые клыки на верхней челюсти, стремительно шагнула вперед, развернулась к мужчине лицом, снова обретая плоть. Вместо того, чтобы толкнуть человека внутрь, Хеллстром подалась ближе, обхватила его обеими руками за шею, просто заставив себя забыть про мокрую рубашку, и перекинулась в тень, телепортируя их обоих. Неважно, черт возьми, все неважно, ей приходилось видеть и не такое, в Аду не выживают брезгливые; только не надо больше новых убийств, которые отчаянным криком режут ее слух, все остальное - можно пережить. Темный душный коридор, звук полицейской сирены у входа, запах паники - все исчезло, и теперь над их головами сияло низкое и безразличное ночное небо.
Любоваться им, в прочем, было некогда, хотя Тана и испытывала необыкновенную тягу к звездам. Единственным желанием демона было оказаться там, где нет никого другого, где никто не пострадает просто потому, что некого ранить, и она понятия не имела, куда в окрестных мирах их могло забросить. Единственное, что можно было установить точно, что это все же похоже на Землю и, вероятно, что-то давно и безнадежно заброшенное. Суккуб бросила пару стремительных взглядов по сторонам. Точно. Крыша. Крыша старого недостроенного здания.
Прекрасно.
Просто божественно.
Оттолкнув мужчину от себя, - в глубине души она надеялась, что телепортация хотя бы ненадолго сломает ему мировосприятие, - рыжая стремительно скользнула в сторону, шипя что-то неразборчивое, но явно очень нелестное. Запах железа от этой чертовой рубашки пугал ее хуже всякой святой воды.

Один вдох. Второй. Третий.
Мир перестал кружиться, выровнялся и стал немного ярче: чужие чувства, со всех сторон льющиеся на нее рекой, перестали давить на разум, и теперь королева могла полагаться только на свои собственные - и еще немного на чужое желание, что оглушило ее своей яростью еще тогда, когда тень рассыпалась на осколки, выпуская их в реальный мир. Огненный вал, не сравнимый с тем легким огоньком свечи, что был в стрип-клубе, когда на нее глазели десятки мужских глаз. Отбросив длинные волосы на спину, королева постановила, что все же влипла, и влипла куда сильнее, чем мог подсказать ей страх быть в очередной раз убитой. О нет; куда более опасной вещью были столь ослепительные чувства и столь тяжелые объятия. Древние инстинкты, составлявшие большую часть натуры демона, всегда с легкостью забивают какой-то там этикет и вышвыривают из сознания всякие глупости вроде нежности.
И кровь на клыках быстро перестает казаться чем-то страшным.
Стоя на расстоянии пары шагов, Сатана улыбалась мужчине, кошачьей, лукавой улыбкой, улыбалась так, как умела всегда, несмотря на то, что осталась на чертовой крыше с полным психопатом. Кожа ее горела от пальцев, что сжались, царапая когтями, руки помнили чужое пугающее тепло и грубый, жесткий ворс чужих волос, которые суккуб задела ладонью, и запах железа никак не стихал, но она улыбалась, словно не было в мире ничего прекраснее. Один на один, уже почти в безопасности; с мужчиной, что хотел ее так же, как хотели другие, но с жадностью, которая обжигала.
И на самом деле, он был прав: демон была такой сукой, что штампованные стервочки человеческого мира, воспитанные однотипной литературной и статьями из какого-нибудь модного глянцевого "Vogue", казались по сравнению с ней милыми пастушками.
Она шагнула ближе - уже так, что, казалось, протяни руку, и ее можно поймать - и тут же скользнула в сторону, огибая зверя по кругу. Человеком в глазах Таны он стремительно переставал быть.
- Кто я? - теперь, чувствуя свежий воздух, освещенная этим сумрачным белым светом звезд, Хеллстром чувствовала себя куда безопасней, чем в том крошечном коридоре, и движения ее вновь становились легкими, очень грациозными, словно девушка не просто ходила - танцевала. - Утренняя Звезда. Почти как Венера. Но кто же ты такой? Я, знаешь, видела много грешников, но никогда не встречала никого, похожего на тебя.
Прозрачная ткань, легкая, почти невесомая, веялась по ветру, как и ее длинные рыжие волосы; а девушка все кружила вокруг этого странного мужчины, мягко, плавно ступая по пыльному бетону, отполированному прошедшими дождями, и каблуки ее каждый раз цокали, словно ставя какую-то точку в их удивительном разговоре. Насмешливые зеленые глаза, густо подведенные и накрашенные тушью, смотрели на него теперь уже без всякого страха, без удивления, но с каким-то ожиданием, а тонкие белые пальцы стремительно плели вокруг сеть из заклятий, надежно отрезая их крошечную площадку от всего остального мира. Едва ли кто-то захотел бы зайти на эту крышу именно сегодня, но Сатана знала, что на самом деле всегда случается самое худшее, причем обычно то, о чем даже забывали подумать, и давно уже не делала подобных оплошностей.
Он пах странно, выглядел странно, смотрел странно, и даже прикосновения его, те, что успела почувствовать демон, пока он прижимал ее к себе, пачкая кровью шелк и белую кожу, были странными, грубыми, жадными и совсем не такими, какими обычно бывают прикосновения мужчины, просто желавшего женщину. В них тоже была угроза. Убийство - как попытка овладеть. Прищурившись, рыжая смотрела туда, чуть повыше сердца, где видела душу, и все никак не могла понять, что же с ней не так. Тяжесть грехов, что лежала на ней, была огромна, там не один том хранился где-то в адской библиотеке, заботливо отсортированный и нумерованный большими золотистыми цифрами, но все это спутывалось, сливалось, гасло и обрастало новыми воспоминаниями, которые тоже потом терялись где-то в глубинах бесконечной темноты подсознания. Хеллстром на мгновение зажмурилась - да, в Ад таких действительно не берут. Безумие, причем вовсе не тихое. Надежная защита от того, чтобы оставшуюся до Страшного Суда вечность провести в уютном котле где-нибудь на пятом кругу, время от времени получая меткого тычка от пробегающего мимо черта.
Что ж, в этом тоже была своя прелесть. По крайней мере, целовать можно было смело, без смутной перспективы увлечься и случайно получить себе в результате только горстку золы. Главное - стараться правильно смотреть на жизнь.

Отредактировано Satana Hellstrom (2015-11-02 00:48:48)

Ах, как пылали его сердце и разум, переливаясь тысячами оттенков гнева и желания, как они поили демона медом, что слаще любого вина; но зачаровывая его, уводя по дороге из темных желаний, Хеллстром понимала, что сама медленно переступает за грань невмешательства. Нельзя околдовать другого, оставшись при этом спокойной; волшебство это было темнее и старше первых людей, оно уходило корнями в суть времен, и, оплетая сетью ласковых слов мужчину, королева медленно запутывалась в собственной паутине. Они становились все ближе, касаясь друг друга взглядами, сплетались в клубок неведомых чувств, что запускали когти куда-то в душу.
- Великая ошибка считать, что красота несет с собой праведность, - мягкие губы цвета старого вина вновь изогнулись в улыбке, манящей, странной, обещающей собой целую вечность. - Ведь красота грешна по природе своей, и звезды падают с небес, потому что нет на них ничего, за что стоит держаться...
Еще шаг. Еще. Еще. Ведьма замыкает круг и на мгновение замирает, глядя на него малахитовыми глазами с темными, почти черными прожилками в радужке. Одна из них уходит чуть вниз, похожая на щель для ключа, и казалось, что можно заглянуть в ее душу, приникнув к этому окну.
У него тяжелые движения и грация настоящего хищника, злого и грубого, прекрасного в своей первобытной дикой красоте.
- Я то, что ты хочешь, - контур девушки на мгновение поплыл, становясь полупрозрачным, она, уже не человеком, но еще не тенью, бросилась вперед, коснулась его шеи, волос, загрубевшего лица призрачными ладонями, и тут же отпрянула, вновь становясь материальной. - Я могу быть кем угодно: шлюхой, монашкой, невинной невестой или вдовой в траурном платке. Разве здесь и сейчас есть разница, кто я и откуда? Представь, как безразличны тем звездам наши имена и тайны, темное прошлое и наши мечты. Ты - мужчина, я - женщина, и этого достаточно для того, чтобы быть правдой.
Усмешка - как оскал; Сатана же отвечала ему нежностью, в которой не чувствовалось подвохов.
Теперь он не двигался, замер, как в засаде.
- А ты хочешь моей крови? - И суккуб шагнула еще ближе, обдавая мужчину своим нежным запахом - пепел и сладковатые розы, тонкая нить горечи в розовом саду; снова скользнула немного левее, и длинный рукав ее легкой одежды задел, подхваченный смеющимся ветром, лицо зверя шелковистым прикосновением. - Твои демоны с тех пор не стали слабее.
Наверное, это было ошибкой; не стоит дразнить огнем отчаявшегося волка - рано или поздно он все равно прыгнет, сломав свой природный страх, но Сатана не вздрогнула, а даже будто бы подалась вперед, позволяя человеку ударить ее, если бы он захотел, чтобы выплеснуть злобу, взметнувшуюся внутри.
Он был намного выше и теперь, стоя слишком близко, нависал над ней тяжелым телом с жестокими, злыми глазами цвета янтаря, что отражали белесый звездный свет; хрупкая, изящная Хеллстром казалась рядом с ним фарфоровой, особенно тонкой, словно балерина. И его рука, сильная, жилистая, с длинными когтями, казалось, вовсе ее не пугала - чуть повернув голову, демон отерлась о пальцы щекой, как делают кошки, ластясь к незнакомому человеку, а ладонь ее, горячая до невозможности, легла на чужое запястье. Она увлекала его руку к себе, заставляя проводить когтями от щеки к шее, по ключицам и плечу, без всякого сопротивления разрезая ткань, но кожа ее оставалась все такой же белой и шелковистой, лишь с тонкими вдавленными следами там, где проходили пальцы зверя - не было на свете лезвий, что смогли бы навредить демону. И она, зная это, смеялась над ним, над собой, над всем миром разом, потому что ей сейчас не оставалось ничего другого; отступишь или забудешься, потеряешь себя - и можешь считать, что умерла, хоть бы тысячу раз и была бессмертной.
Эта встреча на пустой крышей, где-то между небом и землей, была чем-то вроде танца на канате, натянутом над бездной, когда внизу пропасть, что жадно скалится зубами старых скал.
И Хеллстром теперь некуда было отступать - и она, обжигаясь и пачкаясь в крови с тяжелым, солоноватым привкусом металла, отвечала на его поцелуй и даже самой себе не могла бы ответить, ждала она этого или нет. Мир взорвался на тысячу осколков, рассыпался разбитым зеркалом, отражая в своих гранях все, что осталось за границей этой минуты близости; чужие эмоции, не человеческие, звериные, яростные, полные огня и смерти, сводили ее с ума. Хотелось одновременно бежать и остаться, растворившись в этом порыве навсегда, стать туманом, который можно вдохнуть в последнем желании. Где-то там, на задворках сознания, мелькнула мысль, что это безумие, но и она вскоре канула в ночную темноту. Легкие руки, что могли сломать хребет любому зверю, оплели мужчину, коснулись его шеи, мокрого ворота рубашки, пальцами запутались в жестких волосах, и нельзя было уже сказать, кто из них кого держит.
Что-то сломалось. Время, что шло все медленнее, и вовсе теперь остановилось.

На ней не осталось ничего, только длинные волосы, окутывавшие ее фигуру густым плащом, что тяжело пахли запахами разнотравия, и Сатана подалась к мужчине, прижимаясь к нему, словно пыталась спрятаться в его объятиях от всего остального мира, стать сейчас его тенью, его овеществленным желанием. Если он хотел обладать ею, хрупкой и почти невесомой в его руках, сомкнувшихся на теле, как силки - на лапках птицы, то демон хотела отдаться ему целиком, раствориться в этой жажде с головой и ничего больше не помнить. Рыжая не знала, кто он, не знала даже его имени, но это было неважно, потому что она знала, что есть вещи куда главнее, чем все эти условности. Поцелуи становились все злее, жестче, и с каждым новым ей становилось все жарче.
И отчего-то хотелось еще.
Подняв одну руку, Хеллстром медленно коснулась его губ кончиками пальцев, провела по щеке и твердым скулам, на которых играли желваки - она учила его наизусть, старалась запомнить, потому что никогда до этого не было с ней ничего подобного. Было у нее, как у многих красивых женщин, слишком много одиночества, которое королева старалась заполнить мужчинами, и многих она давно забыла, сразу после того, как они расстались на утро; сейчас же, вдыхая свежий воздух, спутанный с запахом убийства, рыжая чувствовала, что безвозвратно заблудилась в этих древних инстинктах, обжигавших ее нутро. Не было придуманных кем-то правил, не было вежливых улыбок, только искренность, грубая и жестокая, как его ладонь, что ласкала мраморное тело.
"И стань еще ближе..."

- Всё, - хрипловато засмеялась девушка зверю на ухо, прижимаясь теплыми губами и щекоча кожу своим дыханием. - Даже больше, чем ты сам; потому что я слышу их.

Жадно, почти отчаянно, суккуб провела руками по чужому телу, вдавливая в кожу ногти, и рубашка мужчины рассыпалась в рваные клочки темноты, обнажая плечи и грудь, широкую напряженную спину, по которой теперь порхали ее мягкие ладони, оставляя едва заметные красноватые следы на лопатках. Ни следа нежности, только исступленное, звериное чувство желания, что шумело в висках, застилая собой весь остальной мир, и его губы на шее, там, где билась артерия; сильные, властные движения человека, который не спрашивал разрешения, а брал все, что хотел, и Хеллстром даже не пыталась ему помешать.
Снова вспышка, снова - с головою в омут темноты; теперь они оказались в нескольких метрах левее, и Сатана прижималась спиной к холодной бетонной стене, опираясь о нее лопатками, разбиваясь, путаясь в этих крайностях чужого огня и льда от недостроенной высотки. Еще ближе - быстрые пальцы расстегнули ремень на джинсах мужчины, прошлись, словно пробуя, по твердому торсу, спустились ниже. Кровь и темнота, вещи, что древнее любви и страшнее всякого зла, захлестнули ее тяжелой горькой волной. Отстранившись, но лишь на те несколько дюймов, что позволили бы ей заглянуть в золотистые глаза, рыжая вновь положила одну ладонь на запястье мужчины, той руки, что так по-хозяйки лежала на ее бедрах, надавила, хрипло выдохнула, хватаясь за его плечо, будто пыталась найти надежную опору.
И все же - слишком близко. Демон прижалась губами к его ключице, оставляя на коже след своего поцелуя, не в силах выразить, как он сейчас нужен ей и как она желает его, всего, целиком, и только по длинным волосам катились легкие красноватые искры, переливаясь под тусклым светом глазами углей из непогашенного костра.

Девушка подалась вперед, еще, немного прогибаясь в спине и прижимаясь к его обнаженной груди, сжала на мгновение ноги чуть сильнее, чтобы чувствовать его бедра, вздрагивая от этого жуткого жара, вплетавшегося в ее тело. И он теперь был в ней, а она была в нем, в сердце и в крови - тьмой и огнем, голосом бездны древних времен, когда не существовало другой любви. Запустив пальцы в жесткие волосы, демон впилась в губы мужчины, отчаянно срывая с них поцелуи, а когда откинула голову назад, упираясь затылком в твердую холодную стену, выдохнула едва слышный, хриплый и жадный стон, и не было на свете слов, чтобы даже попытаться описать те чувства, что жили в этом невырвавшемся крике. В том, как он вжимал ее, легкую, почти игрушечную в его жилистых огромных руках, в шершавый бетон, приникая к женскому телу, как к лесному роднику после долгих дней отчаянной жажды, было что-то невыразимо правильное, как будто так было всегда. Как будто так и должно было быть, и на самом деле вся ее жизнь, все ее царствование и смерти, все это было лишь для того, чтобы встретить зверя на заброшенной крыше и влюбиться в страсть его, утонуть в ней, как в океане, сорвавшись со скалы.

Сатана любила его сейчас, как не любила никогда прежде, боготворила и боялась одновременно этой звериной жестокости; она теперь была тем женским началом, что было на заре времен, искренним и темным по сути своей, лишенным любых примесей, и существовала только для того, чтобы отдавать всю себя. Злые желтые глаза теперь пылали перед ней двумя осколками безликой луны, даже тогда, когда девушка не смотрела в его лицо, хищно скалившееся волчьим оскалом. Он брал ее, жадно черпая ее дьявольский огонь, отражавшийся в черных зрачках, а клыки его рвали белоснежную кожу, впиваясь в артерию, в плечи и руки, и девушке казалось, что еще немного - и он все же убьет ее, как убивал до этого много раз, убьет, потому что власть его, это мужское обладание женщиной, сильнее всякого волшебства, и ее кровь станет для него живою водой. Тело его было тяжелым, твердым, словно каменное, напряженным до самой последней мышцы, и рыжая исступленно ласкала его жаркими ладонями, каждый дюйм этой живой стали, шею, лопатки, спину, царапала ногтями, наслаждение смешивая с болью. Следы, оставленные ее пальцами, тут же затягивались, и она привлекала мужчину к себе еще сильнее, растворяясь в его желании, прорастая в его душе черными цветами с алой сердцевиной. Они были едины, словно два дерева, сплетшихся корнями и поделивших на двоих одну землю.
И за то, как он держал ее в своих объятиях, за то, как хотел владеть ею под звездным небом, оросившим их двоих нежным молочным светом, каплями пота скатывающемся с его плеч, Сатана все ему простила: и чужую кровь на своих губах, и злобу, и грехи на его душе. Какое это имело значение, когда она чувствовала его пальцы на своих бедрах, когда не было даже времени, а только и остались, что его плоть и хриплый собственный шепот, и не было молитвы страшнее, чем эта, воплощенная в едва слышных стонах. Она не знала, что будет утром, но сейчас во всем мире не существовало никого, кто был бы важнее этого мужчины с чудовищным прошлым; не нужна была демону даже его душа, лишь бы был он здесь, с ней, чтобы можно было купаться в его звериной ласке.

Ее уносило куда-то в водовороте огня и темноты, стоны кружили голову, а его губы и сильные, жадные движения были самым желанным спасением из этой бездны. Только этот мужчина, только его когти и плечи, на которых от ее влажных поцелуев, сорвавшихся на укусы, не оставалось следов, были сейчас для Сатаны опорой, островком настоящего посреди нереальности. Он был таким же чистым, ослепляющим мужским началом, первородным охотником, полной ее противоположностью; и девушка знала, понимала этим шестым чувством, что не могла бы сбежать от него, даже если бы захотела, поскольку в самой сути ее было стать его добычей. Этот зверь был первым, кто на самом деле сумел поменяться с ней местами, в игре, в которую она играла так давно, что не верила в проигрыш.
И когда он стиснул ее, податливую и нежную, в клетке своих огромных рук, рыжая впилась в его спину до самой крови, сладко вздрагивая, потому что не было иначе сил выдержать этот вал темного наслаждения и не быть сметенной с обрыва океанскими волнами. Он стоял, истекая потом, неподвижный и выпитый, а Сатана прижималась лбом к его шее, не в силах ни сказать ничего, ни исчезнуть, ни хотя бы просто пошевелиться, а тонкие руки ее безвольно покоились на чужой шее. Волшебство, что рождено было в этом пьянящем безумии страсти, медленно уходило, и мужчина вдруг отстранился; глаза его вновь блеснули расплавленным металлом, и девушка разобрала в бездне расширенного зрачка собственное отражение, мерцавшее звездным холодным светом от белой кожи.
Бетон под ногами казался сейчас очень хрупким, ненадежным, любой шаг - и разломится, упадет в тартары, и она - вместе с ним. Стоять было слишком сложно.

- Нет, - в лице Сатаны на мгновение проступило что-то жуткое, искаженное чудовищной, отчаянной болью, расцвело алым тартарианским огнем сквозь бутылочного цвета радужку, - но я могла бы... Стать твоим.
И это было правдой, она стала бы еще одним призраком, еще одним желанием в его душе, стоило ему захотеть - за эту чудовищную ночь, в которой страсть сплеталась в болью так просто и правильно, что казалось, только так и возможно; но она точно знала, что этого никогда не будет. Чтобы любить демонов или хотя бы прощать их, нужно быть святым.

Она сняла туфли, ловко выскользнув из лодочек с высоким каблуком, и пошла по крыше босиком, нагая и бесшумная, похожая на тонкую белую черточку туши посреди ослепительно-черного города, уснувшего уже беспокойным и тревожным забытьем. Стоя у края, Хеллстром смотрела вниз, и длинные ее рыжие волосы вились над бездной, словно объятые пламенем - или, может быть, ставшие им, усталым лесным пожаром, предчувствующим уже появление дождя. Странное, болезненное чувство близости, ворвавшееся в ее сердце и растворившееся там каплей яда в беспокойном море собственных мыслей, не отпускало Сатану, тревожило запахами и образами чужих воспоминаний, в которых главенствовала кровь и война, и она металась в клетке из этих тонких нитей, отчаянно пытаясь найти из нее выход, но его не было.
Не существовало.
Словно очнувшись, вынырнув из омута темных и страшных мыслей, девушка обернулась, глядя на своего любовника, и ее взгляд, мягкий, уступчивый и даже ласковый, скользил по его тяжеловесной сильной фигуре, расправившей плечи - почему-то он сейчас вновь выглядел, как ощерившийся зверь, готовый при любом неверном движении броситься на охотника, и рыжая чуть заметно неуютно поежилась. Что должно было быть на душе у человека, который готов убивать даже сейчас, королева не знала, но чувствовала, осторожно перебирая отголоски его подсознания, и ничего хорошего в них не нашлось. Злоба и боль ненужного, нелюбимого, мучившая его еще с детства, гнали зверя вперед, и находили выход в грехах столь тяжелых, что Тане, быть может, и не хотелось бы о них знать.
Но она знала, став тогда его частью, его отражением, растворившись в нем и воскреснув, словно из живой воды; и знание это было кровавым и слишком тяжелым.
- Самое странное, знаешь, - вдруг произнесла королева, глядя куда-то мимо мужчины, стены, холод которой еще помнили ее лопатки, мимо ржавых брошенных лестниц, - что их понимают мои собственные. Никогда бы не думала, что такое возможно. Кто ты вообще такой? Не демон, не маг, не человек, я бы узнала тебя тогда - но кто ты?