Если бы Чарльз был в разы более невежественным человеком, в его сознании пронеслись бы варианты (один неизменно страшнее другого) маленького технологического апокалипсиса, столько раз затронутые сценаристами, писателями, подростками, впервые поглощёнными возможностью создавать сверхсложные, почти имитирующие живой интеллект, программы. Но его не пугало ни чужое превосходство, ни инаковость, ни тем более кажущаяся ограниченная дееспособность. Можно было бы даже сказать, что в этот самый момент он смотрел на своеобразное «второе я», существо в той же степени отрезанное от реальности, обладающее уникальным сознанием и огромнейшим потенциалом для того, чтобы сделать окружающий мир в тысячи раз лучше... или хуже.
Эта встреча напомнила ему самому о том, насколько хрупкая и заведомо уязвимая эта субстанция, доверие к иному существу, его мыслям и чувствам. Поныне не было разума, который был бы недоступен Ксавье, по крайней мере, целиком и полностью, вплоть до самых глубинных страхов и желаний; в какой-то степени это всегда успокаивало – возможность коснуться другого, в одну секунду осознать все намерения и стремления, порой даже контролировать. Даже самые сильные телепаты едва ли могли противостоять опыту и изворотливости, с которой применял свои способность Ксавье, что уж говорить про простых смертных. Теперь же, сидя напротив и внутри чуждого, могущественного и полностью изолированного от влияния внешнего мира разума, приходилось учиться доверять безоглядно, принимать и надеяться на честное слово точно так же, как это делал бы любой его студент или случайный житель Большого Яблока.
Он сам часто требовал от своих подопечных безоговорочной веры в собственную непогрешимость, а теперь – задумывался о том, насколько, должно быть, сложно вверить свою судьбу и благополучие, пусть и на весьма короткий срок, в руки существа, которого ты никогда не сможешь понять до конца.
Ему вспомнились долгие годы, потраченные на то, чтобы сформировать жалкое подобие доверия между ним самим и одним старым и весьма импульсивным евреем, одни из самых честных отношений в его опутанной ложью во благо жизни. Возможно, сейчас он мог наблюдать что-то вроде отражения этого прожитого времени, второй – и весьма своеобразный – шанс пересмотреть всё, что когда-то было сделано или сказано; к лучшему или к худшему, но Чарльз готов был в очередной раз попытаться и, может быть, избежать ошибок прошлого. Начать с живого интереса и чистой правды.
Профессор помолчал, вглядываясь в лучистые глаза мужчины в твидовом костюме, прислушался к ответам на заданные вопросы: он был уверен, что эти ответы уже находятся в его бедовой голове, может статься, даже сформировались задолго до того, как этот вопрос получил возможность воплотиться в реальности.
Имел ли он право судить?
– Боюсь, это тот вопрос, на который я не имею права ответить.
Разница между homo sapiens и homo suerior всегда была ничтожно мала, пусть и проявлялась с интенсивностью сверхновой; исключительно вовне, стоит сказать. И те и другие в равной степени были детьми эволюции, детьми всевластного генома, крошечных ультимативных программ, прописанных в каждом ядре клетки. Эти программы проносили себя сквозь века, сквозь тысячелетия в хрупких мясных контейнерах только ради того, чтобы, повинуясь неумолимому течению времени, продолжать развиваться и существовать. Разница всегда была минимальна.
Одна беда, носители всегда были слишком заняты собственными проблемами, чтобы взглянуть на процесс отстранённо и понять.
– Чем вы отличаетесь от меня, старика, прикованного к коляске, или, например, сэра Хокинга?
Возможно, его когнитивные функции были ещё недостаточно развиты, но здесь бы даже создатель едва ли смог сказать наверняка. Сколько прошло времени с тех пор, как ИскИн проснулся? День, два? Неделя? Стоит ли вообще оценивать его существование с точки зрения привычного человеческого времени? Профессор подозревал, что уже начинает беззастенчиво размышлять вслух.
– Едва ли исходные данные вашего появления на свет по-настоящему имеют значение: вы просто перешагнули через весьма сомнительную радость бездумного детства, жутких гормональных сбоев и мучительного процесса взросления. Можно назвать это альтернативной веткой эволюции. Можно назвать это третичной мутацией самого человечества, пусть эта формулировка звучит достаточно безответственно по отношению к науке и этике даже для меня. Но вы суть мыслящее существо, способное осознать себя и создавать модель реальности в модели собственного сознания, в точности так же, как и любой другой, будь он человеком, мутантом, крии или демоном. Почему бы не вписать в этот долгий список и мистера Джарвиса? – Телепат улыбнулся лукаво, пытаясь мысленно укорять самоё себя за поразительно неприемлемое здесь и сейчас приподнятое настроение, но, увы, безуспешно. Наблюдать за Джарвисом было в той же степени изумительно, как и возможность воочию столкнуться с процессом формирования живой, настоящей личности, не затрагивая нестройную мешанину бесконечно изменяющихся ценностей обычного разума, проходящего через все свои пожизненные метаморфозы.
Словно книга, раскрывающая себя на каждой странице отныне и впредь, написанная стройнейшим языком и с каждым новым отпечатанным на бумаге номером вкладывающая в текст всё более сложные обороты.
Отредактировано Charles Xavier (2015-11-04 03:56:26)
